Как мы уже упомянули ранее, плевки в те времена считались намного менее грубыми, чем сейчас. Мы практически забыли, что плевки были такой же частью культурной реакции на телесные процессы, как и сморкание (в противоположность шмыганью или вытиранию носа). В медицинских книгах настаивали, что периодически откашливаться и сплевывать полезно для здоровья – вы изгоняете из организма разлагающиеся вещества. Делали даже специальные лекарства, которые стимулировали производство слюны и заставляли вас чаще плеваться. В XVIII–XIX веках жевание табака активно пропагандировалось, потому что оно «полезно стимулировало слюнные железы».
Для многих из нас единственным напоминанием об этом культурном явлении остаются вестерны, где в углах салунов стоят плевательницы. Их присутствие в такой обстановке в первые годы XX века вполне уместно, ибо салуны были едва ли не последними местами, где их еще ставили. Борьба с плевками началась во второй половине XIX века в сильно перенаселенных британских городах, где свирепствовал туберкулез – отчасти именно из-за слюны и мокроты, выплюнутых на землю. Медицинские увещевания превратились в мощное общественное давление, и манеры в стране довольно быстро поменялись, а затем добрались и до другого берега Атлантического океана. Но даже в XVI–XVII веках, когда о воздушно-капельном распространении болезней мало что знали, плевки все равно могли стать оскорбительным поведением.
Эразм обращал наибольшее внимание на то, что, как и в случае со сморканием и соплями, вы должны отвернуться, чтобы сплюнуть, тщательно следить, чтобы не плюнуть на другого человека, и потом втоптать плевок в землю ногой, «чтобы не расстроить сердце или желудок других» – этот комментарий ясно дает нам понять, что вид телесных жидкостей вызывал физическое отвращение. Если вам нужно сплюнуть в формальной обстановке в помещении, пользуйтесь платком; особенным моветоном считалось плевать на обеденный стол.
Впрочем, вообще не сплевывать, проглатывая полный рот слюны, тоже считалось «гадким» и «нечистым». Сплевывание было необходимым и неизбежным действием, которое нужно выполнять с осторожностью. Ваш долг как воспитанного человека высокого происхождения и репутации – избавить других от созерцания этого, о чем говорит Ричард Вест в своей «Книге поведения»:
Если сплюнуть тебе необходимо,
То ни в коем случае не терпи,
Но будь осторожнее
И следи, кто рядом.
Впрочем, кое-кто беспокоился, что для определенной категории людей сплевывание превратилось из необходимости в привычку – они плевались регулярно и часто, словно добавляя в речь своеобразные знаки препинания.
Во многих текстах времен Елизаветы I говорится об «излишнем» сплевывании и кашле, сопровождающих общение – обычно мягко-укоризненным тоном, словно это немного раздражает и кажется грубоватым, но при этом не совсем уж неприятным. Если вы вовремя отворачивались и пользовались платком, то на частое сплевывание особого внимания не обращали. Впрочем, граница между нормальным и «излишним» сплевыванием, похоже, определялась исключительно личным мнением. Скорее всего, какую-то роль, как и в наши дни, играл контекст. Если вы, например, занимаетесь бегом или командным спортом вроде футбола, то можете плеваться при всех – к этому относятся относительно спокойно. Что интересно, другие формы тяжелых физических нагрузок не вызывают подобного снисхождения, так что спортсмены обычно не сплевывают при всех вне беговой дорожки или футбольного поля.
Алкоголь превращает людей в животных
Отвращение и неприязнь к небрежному контролю над телом выражаются в «звериных» терминах. Отрыжка, зевание, почесывание и потягивание заставляли очевидцев вспомнить поведение сельскохозяйственных животных. Считалось, что Бог даровал нам тела, в которых во многом происходят те же процессы, что и у зверей, но вместе с тем, и это уже уникальная черта, Бог даровал нам разум, чтобы мы могли контролировать себя и чтобы наше поведение больше напоминало ангелов. Изгнание из Эдема, как утверждали богословы, научило нас стыду и показало нам новый способ выражения нашей человечности – через одежду. Набожный человек принимал физические процессы своего тела, но укрощал их, упорядочивал и благопристойно скрывал. Физическая телесная дисциплина помогала нам учиться дисциплине духовной. Теряя контроль над физическим телом, мы позволяли проявиться звериной сущности и становились менее человечными. Чесаться – это «по-собачьи», постоянно зевая, вы становились похожи на лягушку, пускать слюни – это «свинство», а те, кто громко портил воздух, напоминали коров. Подражание поведению животных приводит к деградации и падению. Если вы плюете или сморкаетесь, не обращая внимания на других, или едите с открытым ртом, хлюпая и чавкая, вы тем самым вызываете инстинктивное отвращение окружающих и при этом выставляете себя менее достойным звания человеческого существа – вы становитесь недочеловеком, с которым не стоит водить знакомство. Оскорбление было многослойным.
Жопа
Будучи аллюзией на самую грязную из телесных функций – но без появления собственно экскрементов, – пуканье и даже разговоры о нем достаточно неприятны, чтобы спровоцировать более чувствительного слушателя или вызвать смех у более шумного. Одну из моих любимых хитрейших форм можно найти, например, в «Цветах эпиграмм» Тимоти Кендалла (1577):
Она всюду таскала с собой пукающего пса,
Как вы думаете, зачем?
Затем, чтобы, пустив ветры,
Кричать: «Плохой пес, плохой!»
На гравюре Джорджа Гловера, созданной примерно в то же время, изображается похожее явление. На ней вы видите модную леди с цветком и маленькой «карманной» собачкой, носящей титул «oderatus» («благоуханная»). Это визуальное изображение чувства обоняния, а сопровождающий гравюру стих гласит:
Весьма изящно наше обонянье,
Мы любим запах розы и фиалки.
Но если пахнет неприятно рядом —
Во всем собаку обвиним мы тут же.
Отговорка, что воздух испортила ваша собака, действовала не всегда: уже тогда люди вполне понимали, в чем дело.
Разговор о пуканье послужил отличным материалом для пародии на тяжеловесные и неуклюжие девизы и эмблемы того времени. А еще он отлично подходит для политической сатиры. «Парламентский пук» 1607 года был одним из самых популярных и долговечных политических комментариев того времени; его периодически пополняли и обновляли вплоть до 1630-х. Вдохновленная настоящим пуком Генри Ладлоу – весьма громким, изданным во всеуслышание и вызвавшим хохот всей палаты общин, – поэма начинается со следующих слов: «Never was bestowed such art, / upon the tuning of a fart» («Никогда еще так искусно не настраивали пук»). Произведение было пересыпано каламбурами и упоминаниями имен известных депутатов того времени:
