Я знаю, что они общаются. Мы почти не видимся, но, когда возвращаюсь домой, такое чувство, что этот придурок везде: пьет мой японский виски, трогает мою шахматную королеву в золотой короне посреди вялотекущей партии на доске, оставляет после себя невидимый след из грязи.
Пока меня физически трахает опухоль в моей голове, этот придурок морально трахает мою жену.
Глава двенадцатая: Полина
Я просыпаюсь очень рано — еще нет шести.
Из сна без сновидений вытягивает тянущая боль в пояснице, которая опускается прямо в таз. Еще где-то полчаса пытаюсь лежать в постели, надеясь, что это просто физиологический процесс моего организма: природа запрограммировала женщину таким образом, что ее тело готовится к рождению. Но кто сказал, что это должно быть приятно.
Понемногу вспышки боли сходят на нет, но возвращаются снова, ударяют короткими тупыми импульсами. Словно смазанная лекарствами зубная боль: она никуда не делась, просто теперь колет тупым концом. И каждый приступ поднимает со дна только недавно улегшуюся панику. Словно шторм во внутрь.
Я переодеваюсь в свободный костюм и теплые носки, хоть в доме тепло, несмотря на дождливый июнь. Если ничего не изменится к обеду, обязательно позвоню Тамаре Сергеевне, потому что она настаивала обязательно держать ее в курсе моего самочувствия и не бояться беспокоить по любому, даже незначительному поводу.
В мессенджере двадцать три сообщения от Глеба. Я борюсь с искушением прочитать их все сразу, поэтому забиваю время утренними хлопотами: привожу в порядок волосы, делаю массаж лица с косметическим маслом, потом просто еще раз пробегаю по списку вещей, которые на всякий случай заранее приготовила для поездки в роддом. Длинный список, который я составила из рекомендаций девочек с форума. Я не собиралась готовиться заранее, но все советовали не затягивать в долгий ящик и сделать это в начале девятого месяца.
Потом заглядываю в смежную с моей комнату — там детская. Последние недели вместе с дизайнером занималась оформлением и в итоге выбрала только третий вариант из предложенных. Голубой цвет для мальчика — это так банально. Я выбрала мягкие желтые и белые цвета, немного сочного персикового, и собственными руками разрисовала часть одной из стен. Художник я так себе, но эта мысль посетила мою голову, и я не смогла от нее отделаться. Теперь в комнате Доминика есть стена, верхняя часть которой разрисована безобразными каракулями его ненормальной мамочки, а нижняя полностью оставлена под его детское творчество. Когда это еще будет, но зато у моего сына будет целая стена для первых рисунков.
— Мне нравится, — слышу сзади голос Адама и инстинктивно роняю телефон в глубокий карман спортивной кофты.
Я надеялась, что он уже уехал в аэропорт и не потрудилась приготовить хотя бы номинальную прощальную речь. На ум ничего не лезет, только мысли о том, что я больше никогда не позволю себе бестолковую слабость. Даже сейчас, когда новый укол боли растекается судорогами по пояснице, контролирую каждую мышку на лице. Я тоже умею быть Снежной королевой.
— Я приеду в пятницу, — говорит Адам.
Мысленно считаю — неделя. Слава богу. Целую неделю мне не придется играть с ним в кошки-мышки, и весь дом будет в моем распоряжении. Целую неделею я не буду прятать телефон, боясь, что Адам увидит переписку с Глебом, даже если вся она состоит из сотни его сообщений, фото, звуковых посланий и моих редких «ответов» смайликами. Мы переписываемся уже несколько недель, но за все время я не написала ему ни единого слова.
— Полина, нам нужно поговорить.
— Сейчас? — слишком очевидно паникую я.
— Да, сейчас.
Повернуться к нему лицом так невыносимо трудно, словно мое тело — заржавевший в гайке болт. Приходится напомнить себе, что этот мужчина фактически меня купил и ничего не просит взамен, давая так много, что мне уже просто не хочется брать. Он имеет полное право говорить со мной не когда мне захочется, а когда он посчитает нужным. И говорить лицом к лицу.
«Ну и в какую это деловую поездку ты собрался в таком виде?» — мысленно иронизирую я.
Впервые вижу его не в костюме. И даже не в туфлях. На нем простые черные джинсы, белый свитер мелкой вязки, белые кеды. Адам даже убрал волосы со лба, собрав их в маленький хвостик на затылке. Неизменны в его образе только две вещи: те самые «скелетоны» и обручальное кольцо. Странно, что Ира до сих пор не убедила его снять этот бесполезный аксессуар.
Знаю, что он может взять с собой пару костюмов, но почему-то воображение рисует их с Ирой, гуляющими по Елисейским полям или целующимися на Пикадили.
— Я оставил кое-какие распоряжения адвокатам.
— Какие распоряжения? — настораживаюсь я. Неужели моя сестра потратила силы вовсе не на то, чтобы убедить его снять кольцо? Неужели те его слова были просто ширмой, хорошо сыгранной ложью, усыпившей мою бдительность?
— Это просто формальности. — Он хмурится и трет лицо ладонью, безуспешно пытаясь разгладить морщины между бровями. — Завещание.
— Что?
— Завещание на случай, если со мной что-то случится. Это давно пора было сделать, но у меня не было никого, кому бы я мог все передать. Теперь есть ты и будет Доминик. И…
Я выбрасываю вперед руку, останавливая его на полуслове. В груди закипает негодование, от которого мне никак не защититься, потому что все силы, моральные и физические, ушли на преодоление болезненных спазмов.
— Я не хочу говорить о твоем завещании, Адам. — Получается грубо, потому что фразу раскалывает прострел в пояснице, от которого перед глазами вскипают черные круги. Если я сейчас замолчу, он подумает, что я опять привлекаю его внимание, выпрашиваю жалость. И снова с ног до головы окатит безразличным взглядом. А ведь я еще от прошлого не отмылась. — У Доминика будет отец, который когда-то толкнет пафосную речь на его свадьбе — это твоя программа минимум.
— А программа максимум?
У меня нет никакой программы максимум, потому что я не знаю, что будет с моей жизнью. Могу запросто представить жизнь своего еще не рожденного сына до самой его свадьбы, но ничего не знаю о самой себе. Я просто белый мазок на белом же холсте: я существую, но, если меня стереть, ничья жизнь не изменится.
— Ты едешь с ней, да? — Господи, я ведь не собиралась спрашивать, мне плевать, совершенно плевать! Еще не поздно все переиграть, придумать вранье о том, что я имею в виду вовсе не свою сестру, а его похожую на тень помощницу. Главное проглотить вот эту кислую иронию, которая — хоть умри! — застряла где-то на корне языка.
— Если хочешь что-то мне сказать, Полина, ты имеешь полное право сказать это без выкрутасов на виражах. Так что давай, спрашивай. — Он делает приглашающий жест и прячет руки в задние карманы джинсов.
«Пожалуйста, не уезжай, — мысленно плачу я. — Мне страшно, Адам. Пожалуйста, не уезжай. Мне почему-то так страшно оставаться одной…»
