— Размолвка с Поющей головой? — Получается слишком грубо, слишком… небезразлично.
Полина перестает трястись, и я вижу, как под тонкой футболкой напрягаются мышцы спины, и «углы» лопаток выразительно натягивают ткань. Она похудела и сейчас весит даже меньше, чем до беременности.
Когда Полина поворачивается, я чувствую себя придурковатым воробьем на пути у сверхзвукового истребителя. Она явно взвинчена, накручена и перекручена, потому что молниями из глаз можно под завязку зарядить переносной аккумулятор.
— Я просто хочу пореветь, понятно?! — вспыхивает она. Еле сдерживается, глотает громкие звуки, чтобы не разбудить Доминика. Но сполна компенсирует вынужденное воздержание, обрушивая мне на грудь удары сразу с двух рук. Я даже не шевелюсь, позволяю врезать себе еще раз. — Мне просто плохо, понятно?!
— У тебя просто истерика, — спокойно говорю в ответ, и когда она явно выбивается из сил, перехватываю ее запястья.
Полина вяло пробует освободиться, но в конце концов затихает, чтобы обессиленно вздохнуть и снова уставиться сквозь меня тем самым неживым взглядом. Мне противна сама мысль, что секунду назад она была зареванной, но хотя бы более живой, чем вот это…
Ладно, ей нужно поплакать — я читал, что у женщин случаются послеродовые депрессии из-за гормонов и психоэмоционального напряжения. Ей нужна помощь хорошего специалиста.
Дождь за окном усиливается, и Полина вскидывается на отдаленный звук грома. Она любит дождь, любит сидеть на крыльце, качая Доминика в коляске, и читать книгу. И даже сейчас, когда похожа на фарфоровую куклу, что-то в ее глазах теплеет.
Вряд ли мой поступок продиктован здравым смыслом или любой другой эмоцией, которой можно найти разумное объяснение. Вряд ли я даже через сто лет смогу понять, что руководило мной в этот момент, но сейчас я просто беру Полину на руки, несу через всю комнату до тумбочки, наклоняюсь и говорю:
— Возьми радионяню.
Она растеряна, но послушно исполняет просьбу, зачем-то прижимает желтую трубку двумя руками к груди. Как будто собирается, в случае чего, использовать ее как средство самозащиты.
Глава семнадцатая: Адам
Со своей совершенно не сопротивляющейся ношей я спускаюсь по лестнице, выхожу через заднюю дверь и иду по дорожке до крытой садовой качели. Это что-то такое, больше похожее на скамейку без ножек на двух цепочках, покрытое сине-голубым мягким матрасом на завязках.
— Ты босой, — рассеянно бормочет Полина.
Мне хочется рассказать, что я все детство бегал босой, постоянно загонял в пятки стекла и всякую дрянь, и только чудом не загнулся от столбняка, но зачем ей мое прошлое? Я и сам не люблю открывать дверь на этот чердак, да и живу с ним только потому, что не могу снести и выстроить новый этаж.
Я сажусь на качели, осторожно укладываю на себя Полину. Она громко вздыхает, когда я, приложив усилия, все-таки забираю радионяню и кладу у своего бедра. Опираюсь двумя ногами, чуть подаюсь назад — и отталкиваюсь. Качели медленно скользят назад и вперед, мне нужно лишь изредка подталкивать их пяткой. Дождь уже льет стеной, даже под навесом на нас с Полиной попадают теплые брызги. Она ежится, и я прижимаю ее крепче. Черт, Полина все-таки здорово похудела: даже сквозь ткань ребра выразительно врезаются в пальцы. На тонких ногах с острыми коленями есть пара здоровенных синяков. Один так высоко на бедре, что до меня только теперь доходит, какие короткие у нее шорты.
— Черт, забыл одеяло, — рассеянно соплю себе под нос, потому что ее ноги до самых щиколоток покрылись мурашками.
— Все хорошо, хорошо… — сбивчиво успокаивает Полина. — Я не замерзла.
Я не знаю, как ей сказать, что теперь можно реветь. Можно даже кричать и ныть. Не знаю, как предложить не держать все в себе, не закрываться на ключ, как ящик Пандоры, и не бояться, что меня напугают ее демоны. Вряд ли в ней есть что-то такое, чего я не видел раньше, и вряд ли меня можно испугать тем, что видел.
— Мне понравилось «Гнездо Птицы Додо», — говорю я. Сухо и скупо, потому что это мое «понравилось» не выражает и десятой части впечатлений.
— Господи, только не говори, что ты… — Полина прячет голову у меня на плече, катает горячим лбом по влажной ткани футболки. — Ты же не любишь социальные сети.
— Моя секретарша похвасталась плюшевой овцой, пришлось устроить допрос с пристрастием. — Полина никак не комментирует, и я все-таки предлагаю: — Поплачь. Тебе нужно.
Она цепляется зубами мне в плечо и беззвучно кричит всей своей душой.
Когда мне было лет семь, в детский дом приехала не очень красивая и не очень молодая женщина. В темном пальто с побитым молью воротником, заляпанных грязью сапогах и с полным лицом морщин. Она так отличалась от тех, кто приезжал до нее, что, когда появилась на пороге нашего скворечника, все сразу заговорили, что она точно возьмет меня. Понятия не имею, почему так, но об этом, кажется, даже кошки мяукали. Я уже не верил в сказки и не ждал чудес, поэтому выждал момент, чтобы потихоньку улизнуть и шататься всю ночь напролет, пока меня не хватятся. И даже почти реализовал свой план, но все-таки столкнулся с ней нос к носу у калитки. Хорошо помню взгляд, которым она на меня смотрела: несвежая и явно не избалованная жизнью женщина, вряд ли любимая мужчинами, смотрела на меня так, будто я — воплощение всего самого безобразного, что она видела в своей жизни. Несколько минут я просто стоял там и наслаждался тем, как она пытается не скривить свой сухой конопатый нос, чтобы не оскорбить чувства «бедного сиротки», а потом просто рассмеялся ей в лицо. Рассмеялся в лицо ее отвращению, чтобы не заплакать от жалости к себе.
С тех пор я никогда не испытывал жалости. Ни к кому. Просто принял за правило, что мы сами куем свою жизнь, и сами определяем свою судьбу. Если бы я жалел себя, то никогда не стал бы тем, кем стал. Поэтому мне не жаль Полину в этот момент. Я при всем желании не могу найти для нее сопливые слова утешения. Потому что она в них не нуждается. Кто угодно, но не Пандора. Она — как дерево, согнулась, вляпалась ветками в грязь, но не сломалась.
Я просто даю то, что ей нужно, даже если на моем месте она бы хотела видеть своего распрекрасного поющего приспособленца.
Полина беззвучно плачет, мочит мое плечо слезами и тут же сушит горячим дыханием. Она не произносит ни слова, не жалуется на судьбу, на то, что видела свою роскошную жизнь совсем иначе. Наверное, уже успела осознать, что осознал я, когда купил свою первую машину и квартиру в новостройке — не все счастье в жизни можно измерить деньгами. И единственный раз, когда я нарушил это правило, случился именно с Пандорой. Потому что, если отбросить шелуху и попытки оправдать то, что мы натворили, вся наша «семейная жизнь» — лишь череда последовательных сделок. Полина предложила, я купил. А в итоге у нас есть Птица Додо. И пока Полина рыдает из-за всплеска гормонов, я борюсь с желанием закурить.
Понемногу Полина успокаивается. Она уже не плачет, просто изредка вздрагивает в моих руках. Понятия не имею каким образом, но ее футболка стала влажной, прилипла к телу, и она кое-как пытается расправить ее руками. Я почти уверен, что Полина спрыгнет с моих колен, потому что, кажется, ей полегчало, но она только немного разворачивается и теперь практически лежит на мне спиной.
