Ставлю чашку на тумбочку, стараясь, чтобы меня не выдавали дрожащие руки, беру сына на руки. Я взрослая женщина, я не буду вмешиваться в его разговоры и не буду упрямо сидеть и подслушивать. Мы должны научиться доверять друг другу — и когда-то нужно начинать. Наверное, судьба не просто так обозначила именно этот момент, как точку отсчета.
— Я хочу, чтобы ты осталась, — твердо и немного жестко говорит Адам. Свешивает ноги с постели и прикладывает трубку к уху. — Я слушаю, Ирина.
Глава двадцать седьмая: Полина
Звонит не моя сестра. Звонит ее личная помощница, которой Ира оставила указания в случае чего звонит именно Адаму. Меня это просто убивает, рвет в клочья, потому что моя сестра вдруг решила, что, несмотря на его отказ от их отношений, она все еще имеет право считать моего мужа — своим мужчиной. Мне почти хочется дать свободу воли сумасшедшей девчонке, которая сидит внутри меня и требует немедленно отобрать у Адама телефон и послать помощницу и ее начальницу куда подальше. Сказать, что этот номер больше не работает в режиме обслуживания бывших абонентов, но муж хмурится все сильнее и сильнее. Говорит отрывистыми короткими фразами: что-то про больницу, про то, что говорят врачи. Наклоняется, чтобы подобрать футболку.
— Я приеду.
Он наживает «отбой» и еще несколько безразмерных секунд смотрит в окно, не поворачиваясь ко мне лицом.
— Ира в больнице? — предполагаю я.
— У нее множественный травмы головы, — как по бумажке, видимо, повторяя то, что только что услышал, говорит Адам. — Два сломанных ребра.
— Что случилось?
— Ее кто-то избил. — Адам проходит мимо, задерживаясь только, чтобы поцеловать Доминика в макушку.
— Тебе обязательно ехать к ней? — Я противна сама себе, потому что не должна это говорить. Потому что… они три года были близки, а я эгоистично хочу, чтобы ради наших пары часов он перестал думать о ней хотя бы как о женщине, которой может быть нужна поддержка.
Адам смотрит на меня так, что я еще больше жалею о своих словах. Но переиграть назад все равно уже невозможно. Мы здесь втроем, но я чувствую, как Ира снова влезает между нами. Не могу не думать о том, что она где-то там, лежит на больничной койке с синяками и болью в груди. Могу думать лишь о призраке женщины, которая владела моим мужем слишком долго, чтобы ее можно было выбросить, словно потухшую спичку.
— У нее больше никого нет, Полина. — Это не укор, это просто констатация факта, которая мгновенно меня отрезвляет. — Я порвал с ней ради того, чтобы ты чувствовала себя комфортно и спокойно, и если ты думаешь, что простой звонок может заставить меня устроить феерически секс в больничной палате, то, наверное, я чем-то заслужил это недоверие. Но не жди, что я буду оправдываться и делать как ты хочешь по щелчку пальцев.
Все, что он говорит — чистая правда. Нет ни одного слова, которое бы можно было переиначить. Это понимает мой мозг, но совершенно не хочет понимать отравленное ревностью сердце.
— Но ведь я могу… поехать с тобой? — хватаюсь за последнюю соломинку, когда Адам уже стоит в середине коридора. — Она моя сестра.
Плевать, что в последний раз я видела ее на коленях в своих ногах, и с тех пор мне противна сама мысль о новой встрече. Потому что на фоне своей испорченной младшей сестры ее нимб будет сверкать просто запредельно ярко. И потому что она действительно лучше меня во многих вещах.
— Да, конечно, ты можешь поехать со мной.
В частной больнице светло и не воняет лекарствами, но мне все равно хочется заткнуть нос ладонью. Доминик впервые остался с няней так надолго, и я, как перепуганная мамаша, уже дважды звонила, чтобы узнать, все ли у них хорошо, хоть мы только час, как выехали из дому. Нас встречает молодой доктор и просит пройти к нему в кабинет. Смотрит на меня с некоторым замешательством и очень аккуратно говорит, что пациентка не давала никаких распоряжений насчет женщины.
— Полина — моя жена и сестра Ирины, — за меня отвечает Адам. — Они немного повздорили. Знаете, как бывает между сестрами: пара слов превращается в драму из пяти актов. Она будет здесь, как единственная родственница, потому что, насколько я знаю, отец Ирины находится за пределами страны.
Доктор раздумывает всего минуту, но соглашается и рассказывает, что Ирину привезли два часа назад. Ее жизни ничего не угрожает, но она в тяжелом состоянии.
— У нее травмы промежности, налицо следы изнасилования. Множественные порезы на бедрах. Обширная гематома на голове. Разрыв сетчатки правого глаза.
Он перечисляет еще что-то, но я словно глохну. Меня ведет, как пьяную, но я успеваю взять себя в руки. Никогда еще держать спину ровной не было так тяжело. Я словно вся из песка и высыпаюсь наружу через отверстие в пупке.
— Где она? — Я пытаюсь смотреть на доктора, но перед глазами только алые росчерки и еще улыбка: мясистые губы, зубы, наползающие один на другой, и голос, от которого уже не отмахнуться. «Грязная маленькая Полина…» — В какой палате лежит моя сестра?
— Она… Не думаю, что это хорошая идея… — пытается отказать доктор.
— Ира — моя сестра! — громко, чтобы перекричать страх и панику, говорю я. — Думаете, она не захочет меня увидеть в такой момент?! Хотите рискнуть?
И все же этот носитель белого халата сперва ищет одобрения Адама и только после его согласного кивка называет номер. Мне вслед кричит, что она, вероятно, спит после успокоительных, и говорить с ней о том, что случилось не стоит, но мне плевать.
Я переступаю порог — и Ира сразу поворачивает голову. Правда, медленно, и явно не понимает, кто перед ней, потому что дрожащим сухим шепотом спрашивает:
— Адам?
Я молча подхожу ближе, смотрю на нее сверху вниз. Она вся в бинтах, лицо похоже на тушеные кусками овощи: сморщенный баклажан в кожуре и помидор. Нос расплылся, как будто в нем нет ни единого хряща, глаза затекли в синяках до состояния красных щелок. Губы разбиты в кровь.
— Ты… — Рука, которую она с таим трудом оторвала от постели, снова падает на одеяло. Ира как будто понимает, что больше не перед кем храбриться, больше нет необходимости корчить сильную женщину, и отпускает все, чтобы обрушить на меня одно единственное: — Он все равно приедет, я знаю. Он не бессердечный.
— Адам приехал.
Вряд ли кривизну ее губ можно принять за улыбку, но я слышу сдавленный стон облегчения.
— Он это и с тобой сделал? — спрашиваю очень глухо, потому что ненавижу ту мерзость, что лезет из черного сундука моего прошлого.
— Что? Адам? Нет!
— Не Адам. — Я наклоняюсь к ней и шепотом, прямо в ухо. — Твой сраный Медвежонок.
Ира очень старается разлепить заплывшие в синяках веки, и я не пытаюсь ее остановить. Меня словно выкручивает изнутри, выворачивает внутренностями наружу, прямо под шпарящий кипяток, словно смыть всю эту гадость можно только вот таким радикальным способом. Я шарю взглядом по палате, пока не нахожу бутылку с водой прямо на прикроватной тумбочке. Стоит у меня перед носом, но я знаю, что зрение бывает избирательным, особенно, когда на заднем фоне в фокусе собственная избитая до неузнаваемости сестра.
