Но… Но…
Куда же я от него? Я же к нему приколочена вот такими гвоздями. Своим драным и штопаным сердцем прибита на кусок стали, и нет в мире ничего более несуразного, чем эта моя любовь.
Мне нужно было выговориться. Включила, не настраивая, вебку — и выплеснула себя невидимому собеседнику. Выкричалась, выплакалась, наоралась так, что до сих пор ощущаю саднящую боль в гортани. Вскрыла себя без наркоза, распилила ребра циркуляркой, вскрыла душу тупым скальпелем. Стало легче. Чуть-чуть. Пересматривать струсила — так и отправила с припиской «Рассечение души, инновация».
Утром что-то щелкнуло, вдруг показалось, что я просто немного сгущаю краски, и надо просто показать ему, что я все еще существую рядом с ним.
Дура.
Наряд. Туфли. Прическа. Макияж.
Все это одним махом убилось об его безразличие.
Все это я сегодня и похороню. Вот с этой красивой болванкой, не чокаясь, стаканом безалкогольного мохито, без пафосных речей.
— Тебя как зовут? — спрашивает мой спутник, приговаривая второй стакан.
Вот уж кто не заморачивается тем, чтобы сесть за руль выпившим. Ну или у него есть водитель на этот случай. У меня никого нет, некому звонить и просить подвезти, а то бы я тоже напилась. Первый раз в жизни — вдребезги, в хлам.
— Куколка, — выбираю первое, что придет в голову.
Он вообще не удивлен, хмыкает и подхватывает игру:
— Будем знакомы, Куколка, я — Плейбой.
— Футболист? — Втягиваю остатки напитка и тут же заказываю еще.
— Ёбарь-выдумщик, — смеется он, сверкая идеальными белыми зубами и сексуальными ямочками.
Год назад я бы уже пускала на него слюни. Сейчас это просто музейный экспонат, говорящая голова, чтобы не пить — пусть даже мохито — в одиночестве. К счастью, Плейбой тоже не пытается флиртовать. Просто пьет и изредка посматривает в мою сторону.
— Жизнь заебала? — предполагает он.
— А без матов никак?
— Прости, Куколка, я бухой только так. Выговариваю ебучий стресс.
— Наделал бракованных болванок, премии лишили, с завода выгнали? — насмехаюсь я.
— Почти угадала. — Не морщась, глотает порцию дорогой водки, бросает в рот маслину и выдает: — Пиздуй к нему, Куколка. Тебя сейчас переклинит, нарвешься на еще большего мудака, чем я, утром будет херово.
— А ты психолог?
— Экстрасенс, может быть? Какой-то чувак из комиксов «Марвел»? — подбрасывает еще варианты. — У тебя на лбу написано заглавными буквами разреженным «Times New Roman» — «НЕДОТРАХ и НЕДОЛЮБ».
— Придурок, — беззлобно бросаю я, но все-таки встаю.
Потому что мажор угадал каждый симптом.
Кроме третьего, который называется «Я — собственность Адама Романова». С таким симптомом я скорее сдохну, чем лягу в чужую постель.
Всю дорогу обратно я киплю. Понятия не имею, что происходит, но я никогда еще не была такой злой и взвинченной. Как будто до этого момента, до последнего глотка безалкогольного мохито, вся моя жизнь была сказкой, и только теперь я со всего размаху упала на землю, где-то по пути сломав гордыню. Какое-то артхаусное кино, но готова поклясться, что вижу себя валяющейся под каждым фонарным столбом, мимо которого проезжаю.
Даже в тот день, когда я сбежала от Глеба, не чувствовала себя такой… ненужной. И это злит. Это просто разрывает на кусочки размером с ноготь, и скоро куча становится такой огромной, что я понятия не имею, как собрать себя обратно. Пытаюсь, пробую, но это все равно, что складывать пазл без опознавательных знаков, без намека на схожие элементы. Как итог, получается химера: маленькая грязная Полина, влюбленная в мужчину, которого четыре года считала безобразной каланчой.
Я все это заслужила — неоспоримый факт.
Притормаживаю на светофоре и заливисто смеюсь, наплевав на взгляд женщины в соседней машине. Понимаю, что это естественная реакция организма на стресс, и не пытаюсь сдерживаться. Лучше так, чем снова ковырять себя ржавой ложкой.
Никогда я не любила собирать пазлы и не строила замки из кубиков.
Переступаю порог дома, когда часы уже отсчитывают полночь. Не спешу проходить дальше, прижимаюсь спиной к дверному косяку и просто считаю. Нет никакого магического числа, до которого нужно дойти, я просто перебираю правильный порядок цифр.
После семидесяти понимаю, что хватит, поднимаюсь в свою комнату.
Новую постель привезли и смонтированы в тот же день, но, как и в старой, я сплю в ней одна. Не очень похоже на «нашу общую постель», и я успела тысячу раз пожалеть о той слабости, потому что ничего все равно не изменилось, и каждый день я натыкаюсь на «живое» тому свидетельство. Может быть, перемены просто не для таких, как мы?
Шум воды раздается так внезапно, что я дергаюсь, словно от выстрела у виска. Как воришка крадусь к смежной ванной, чтобы прислушаться, но не успеваю: дверь открывается — и мне в лицо ударяет туман пропитанного мятным гелем для душа пара.
— Уже вернулась? — Адам роняет взгляд на часы у меня на руке.
Мокрые волосы черными змейками валятся на лоб, когда он безуспешно пытается сгрести их пятерней. Адам снова не побрился, и немного зарос за ту неделю, что мы не виделись: черная бородка, щетина на линии челюсти, которую хочется поскрести ногтями.
— Рано? — в свою очередь спрашиваю я.
Шаг назад, подальше от его запаха. Проклятый ладан, он здесь, у него на коже даже после душа: в один миг обвивается вокруг шеи, словно кончик плетки, тянет на себя так сильно, что непроизвольно хватаюсь за угол двери.
— Подружка оказалась скучной? — Адам немного щурится, стягивает брови к переносице, и у меня снова ноль идей, о чем он думает. Злится? Иронизирует? Просто пытается поддержать разговор?
— Мне кажется, или это не твое дело?
— Разве?
Наверное, нам нравится на ходу выдуманная вариация игры в «вопрос-ответ». Только мы заваливаем друг друга вопросами, ответы на которые не хотим знать.
Я не знаю, что происходит за долю секунды, но от моих попыток держаться не остается камня на камне. Не остается вообще ничего. Я словно королева без цитадели посреди груды обломков воздушного замка. Мне негде держать осаду, и есть только один вариант, при котором я могу хотя бы попытаться сохранить лицо — ударить в ответ. Ударить со всей силы, ударить так, чтобы мой хладнокровный генерал сложил знамена и убрался подальше от той, что бросается в бой очертя голову с одними только обидами.
— Ты спутал комнаты, Адам. Твоя в другом конце коридора. Буду благодарна, если ты не станешь изменять привычкам, тем более, делать это через радикальные вторжения в мое личное пространство.
Меня жутко штормит. Болтанка такая сильная, что я при всем желании просто не отойду от двери, потому что, потеряв точку опоры, просто развалюсь в этой качке. И Адам никак мне не помогает, потому что жестко втискивается в дверной проем. Он слишком высокий и крупный, и хоть все в доме сделано «под него», нам вдвоем здесь явно тесно. Мы словно хищник и жертва, которых только что сожрал один капкан.
