— Одни обещания, — выстанываю я.
И он жестко, как собственник, как мой муж, как мужчина, который давно принадлежит только мне одной, вколачивается мне между ног. Я охаю, бормочу какой-то бессвязный бред, пока он накачивает меня размеренными толчками. Вода с волос градом катится мне на грудь, тело, пригвожденное железными браслетами его пальцев, беспомощно распластано перед новыми ощущениями. Нервы стягиваются — и растягиваются на предельную длину. Адам уводит бедра, я протестующе мычу. Он снова приколачивает меня к матрасу, позволяет себе остановиться, чтобы словить губами мой стон.
И снова набирает темп. Движения становятся резкими, тяжелыми. Бедра беспощадно бьются в мои натянутые сухожилия.
Наши лица почти совсем близко: его раскрытые губы, мой истерзанный просьбами не останавливаться рот. Срываемся, крадем друг у друга надкушенные стоны. Где-то там, в реальности, остается немного ноющая тупая боль. Я просто поверю, что он — мой первый мужчина, а это — мой первый раз, как и должно было быть.
Я глотаю воздух в короткие осколки секунд, когда Адам, полностью без тормозов, наращивает аплитуду. Он почти выходит, но возвращается с таким шлепком, от которого я схожу с ума. Адам прикрывает глаза: черты его лица натягиваются, становятся острее бритвы. А я пользуюсь этим, чтобы опустить взгляд, утонуть в зрелище наших соединяющихся тел. Он вколачивается в меня, словно поршень, наполняет низ живота тягучим, почему-то со вкусом шоколада, удовольствием. Я растягиваюсь для него так сильно, что кружится голова.
Мое удовольствие сваливается откуда-то сверху: раскатывает тяжелым шаром огня и сладости. Я словно попала в шторм: меня вертит, крутит, выламывает наружу. Какая-то запущенная шквалом оргазмов трансформация, после которой я больше не буду собой.
Горло саднит от крика, в глазах плещется эйфория.
Адам дает мне передышку, просто чтобы я глотнула спасительный кислород, а потом распрямляется, крепко берет меня за бедра — и натягивает на себя, словно я игрушечная и совсем ничего не вешу.
Рубашка болтается на его запястьях, черный шелк так феерически обтекает светлую кожу, что я готова кончить еще раз — просто глядя на то, как мой муж утверждается в своей власти надо мной.
Адам до белых полос от зубов прикусывает нижнюю губу, движется почти как безупречный механизм.
Бьет меня самый тяжелым толчком, запрокидывает голову, обнажая безупречную линию челюсти и натянутые под кожей мышцы шеи. Я все-таки подмахиваю ему бедрами, и получаю свирепый предупреждающий рык, который, приподнимаясь на локтях, гашу поцелуем.
Адам сжат, натянут до отказа, как «Порше», который еще хочет рвануть с места, но уже стоит на приколе. И в воздухе почти отчетливо слышен запах счесанных об асфальт шин. Я просто слизываю напряжение с его стиснутых губ, пока он немного — совсем чуть-чуть — не расслабляется. Дает опрокинуть себя на постель. Голова вминает скомканное одеяло, волосы черной роскошью рассыпаются вокруг, а зрачки устало замирают под веками. И только руки тянутся ко мне, сгребают в охапку в совершенно новом, еще до конца неосознанном ни им, ни мной жесте — жесте мужчины, который присваивает свое. Наконец-то, без всяких послесловий.
Мы просто лежим так, и я каждый раз вздрагиваю от сладких мурашек, когда пальцы Адама как бы невзначай скользят по моей спине продавливают позвонки, вынуждая поддаться к нему, превратить себя в воду, которая идеально заполнит каждый изгиб его тела. А я просто удобно устраиваю ладони у него на груди, наслаждаясь каждым ударом сердца.
Проходит куча времени: где-то на заднем фоне пиликает его телефон, но Адам вообще никак не реагирует. Только морщится пару раз, когда звонки не прекращаются. Три или четыре подряд, кажется, практически без остановок.
— Как все прошло у доктора Берра? — Мне не хочется нарушать момент прекрасного, но я должна знать. Он был в руках опытного специалиста, и этого должно быть достаточно, чтобы изжить тревогу из моей души, но пока сам Адам не скажет, что все хорошо — я так и буду сидеть на пороховой бочке. Потому что он никогда не стал бы мне врать. И не станет, даже если правда размажет меня по стенке.
— Нужно будет делать МРТ по графику, — говорит он, не трудясь открыть глаза.
Перечисляет еще какие-то процедуры, ни на секунду не убирая руку с моей спины. И я нежусь в этой скупой ласке, словно лиса на солнышке.
— Мне понравилось, — слышу внезапную улыбку себе в волосы пополам с такими… особенными нотками, что сразу же понимаю, о чем он. И краска приливает к лицу, заполняет щеки. Дыхание становится таким горячим, что опаляет даже обратным потоком, отбиваясь от груди моего мужа.
— Я просто очень… — Я просто «очень-очень-очень» все! Сошла с ума, потому что получила то, о чем мечтала каждую ночь в пустой кровати.
Адаму приходится постараться, чтобы отодвинуть меня на расстояние, подходящее для наших скрещенных взглядов.
— Если я сказал, что мне понравилось, Пандора, то мне понравилось, и твои покрасневшие щеки, хоть и выглядят очень сексуально, надеюсь, что вижу последний раз. Здесь только ты и я.
— В твоей кровати? — подначиваю я.
— За закрытой дверью, — более широко трактует он.
— Правду говорят, что мужчины любят блудниц, — посмеиваюсь в ответ. Это просто смущение, настолько сильное, что, даже если краснота сойдет, я еще долго буду вспоминать те слова. Вспоминать, но ни капли не жалеть о том, что казала их, поддавшись импульсу.
— Мужчины любят своих женщин, — как всегда переиначивает Адам, чтобы оставить за собой последнее слово. — И абсолютно все, что выходит из их рта. Даже ругательства.
Это звучит приятнее, чем признание в любви, потому что я знаю, чего стоили эти слова моему непробиваемому молчуну.
Глава сорок первая: Адам
— Я правда… не нарочно… Адам Александрович… я просто…
— Как можно не нарочно рассказать о том, что написано в моих медицинских картах, Марина?
Я даже не чувствую злости, я просто стою возле окна и разговариваю с моей помощницей спиной. В кабинете тихо, как в могиле, слышны даже тяжелые шаги эСБэшника за дверью. Я сказал, что девчонка не убежит, но у Михаила свои мысли на этот счет. И он до сих пор не может мне простить, что я не дал слить девчонку в правоохранительные органы за слив информации в пользу конкурентов. Но мне, правда, не нужна никакая справедливость, тем более не испуг на зареванном лице, поэтому и не хочу на нее оглядываться. Ну и еще потому что доверял Марине почти так же сильно, как себе самому.
— Я просто… Ваша жена…
Я вскидываю руку — почти незаметный жест, но Марина же знает мои повадки, умеет видеть то, что может замечать только человек, который провел рядом так много времени, что выучил все повадки. Замолкает, к счастью для нас обоих. Потому что я совершенно не готов вплетать Полину в это дерьмо, которое и сделано то по глупости.
