Жанрам, перефразируя музыкального критика Саймона Фриса, столь же присущи отличия социальные, как и музыкальные. Для человеческого уха польский регги существует; Макдональд описывает его как регги-стиль «с примесью польки и польского фолка». Слова на польском языке. Для компьютера, однако, отличия малопонятны. Группы, играющие регги, существуют от Болгарии и до Омахи, и в аспекте звукового сигнала они звучат похоже. «Но «польский регги» – это отдельное явление, и все группы от Болгарии до Омахи не являются его частью, как бы они ни звучали», – говорит Макдональд. Компьютеры The Echo Nest могут кое-что сказать нам о музыке: мы утверждаем, что нам нравится, как это звучит, но зачастую на самом деле нам нравится то, что вся эта музыка значит. И кое-что еще: если мы знаем, как это назвать, это поможет музыке нам понравиться.
Лэймер привел в пример Майли Сайрус – несколько лет назад ее творчеством увлеклась его пятнадцатилетняя дочь. В плане звучания Сайрус можно поместить в один ряд с «немногими инди – исполнителями собственных песен». И на бумаге все они выглядят одинаково. Но вряд ли вам захочется послушать на музыкальном сервисе какого-нибудь другого инди-рокера после того, как вы поставите Майли Сайрус. «Будет слишком сильное рассогласование культурной нагрузки», – сказал Лэймер.
То, о чем он говорит слегка корявым языком программиста, – возможно, сложнейшая задача из всех, какие приходится решать самообучающимся машинным алгоритмам: речь идет об оценке человеческого вкуса. Именно люди считают, что Майли Сайрус не стоит прослушивать вместе с другими похоже звучащими артистами. Это люди решают, в каком жанре работает артист и что именно является жанром; и эти жанры постоянно меняются.
Певица Люсинда Уильямс рассказывает, как в самом начале карьеры пыталась пристроить свою демозапись; все известные студии ее отклоняли. «В «Сони рекордс», здесь, в Лос-Анжелесе, говорили, что в ней слишком много кантри для рока, и я отправила демо в Нэшвилл». В Нэшвилле сказали: «Слишком много рока для кантри!» Впоследствии ее альбом вышел на английской студии, специализировавшейся на панк-роке, и стал эталоном нарождавшегося жанра «альтернативного кантри» – «что бы это ни было», как отозвался о нем журнал «Ноу депрешн», ставший рупором нового музыкального движения. Ее песня «Страстные поцелуи» впоследствии попала в топовые списки и в Нэшвилле, только в исполнении Мэри Чапин Карпентер, в версии, жанр которой компьютеры The Echo Nest затруднились бы определить.
Уитмен признается: несмотря на то что разработанные компанией алгоритмы уже неплохо справляются с автоматическим описанием самой музыки (базы данных содержат более триллиона записей по более чем 35 миллионам песен свыше 2,5 миллиона артистов), у них еще недостаточно хватки, чтобы «понять, как к этой музыке относятся слушатели». Во время моего визита в компании тестировалась технология «Вкусовой профиль». В отдаленной перспективе музыка будет использоваться для определения и других людских предпочтений. В одном из опытов в стиле Бурдьё The Echo Nest сопоставили музыкальные предпочтения американцев с их отношением к политике. Уитмен задался вопросом: «Можно ли установить, что человек симпатизирует республиканцам, лишь по содержанию его коллекции песен на iTunes?» Результат был вполне очевиден: республиканцы больше любят кантри, а демократам нравится рэп.
Но остальные взаимосвязи оказались неожиданными. Одна из групп, которая нравится преимущественно республиканцам, – это Pink Floyd (несмотря на то что сами члены группы проявляют довольно либеральные взгляды). Уитмен отнес это на счет изменения возрастной категории стареющих фанатов группы. Но и сами Pink Floyd с возрастом изменились в музыкальном плане, поэтому Уитмену удалось идентифицировать расслоение – фанаты раннего, более психоделического Pink Floyd под управлением Сида Баррета больше симпатизируют демократам. Тщательное исследование данных продемонстрировало и иные тенденции: демократы в среднем любят больше музыкальных жанров (10), чем республиканцы (7); любовь к The Beatles не позволяет предсказать ничего в плане политических пристрастий.
Любопытно, что самым бесполезным из всех музыкальных жанров в плане предсказания политических пристрастий оказался «метал». Видимо, громкость и бунтарство заглушают все остальное. «Задумайтесь обо всех путях, которыми вы можете прийти к металлу», – говорит Уитмен. Списки схем жанров The Every Noise включают по меньшей мере дюжину вариантов только для «блэк-метал». С одной стороны, драйвовые радиохиты, а с другой, как в шутку назвал этот жанр Уитмен, «музыка для сожжения церквей». Все эти жанры объединяет глубокое, хотя и беспричинное, чувство «независимости», как подметил специализирующийся на музыке английский социолог Эдриан Норт. А если углубиться в поджанры металла – «симфонический блэк-метал», «неотрадиционный метал», «дэткор», – то можно будет выявить и более стойкие политические взаимосвязи. Возможно, обнаружатся неизвестные сообщества «маткор-либертарианцев» или «синт-поп-социал-демократов»? Музыка может многое о людях рассказать – как только вы определите, что это за музыка.
Бурдьё предположил, что одной из причин, по которой музыка исторически являлась хорошим фактором прогнозирования классовой принадлежности, являлась ее труднодоступность – например, играть на «благородном инструменте» было нелегко научиться. «Культурный капитал» гораздо проще и дешевле можно добыть в галерее или театре. Вся эта аргументация утратила значение с изобретением фонографа. «Теперь послушать знаменитое музыкальное произведение так же легко, как опрокинуть стаканчик пива», – неблагосклонно заметил композитор Клод Дебюсси.
Сегодня стоимость воспроизведения стала практически нулевой. На сайте Spotify так много музыкальных произведений, что, как было показано на сайте Forgotify в 2013 году, порядка четырех миллионов из 20 с лишним миллионов имеющихся на сервисе треков никогда не прослушивались (какими бы достоинствами ни обладала песня «Мне надо телку с тачилой» группы Desperation Squad, мир ее не услышал). Что произошло со вкусом в эпоху, когда у большинства людей появились равные возможности доступа к большей части когда-либо записанной музыки? Как пишет социолог Ричард Петерсон, «едва ли стоит ожидать, что любовь к классической музыке, року, техно и «кантри» сохранит свое значение в качестве маркера статуса с учетом, что музыка превратилась в легкодоступный товар». На сегодня нет ничего легче, чем послушать музыку.
Разумеется, Бурдьё всегда подразумевал, что то, чего вы не слушали, говорит о вас так же много, как и то, что вы слушаете. Ваша любовь к опере подразумевает, что вы гнушаетесь «кантри» и «вестерном». Но в начале 1990-х Петерсон вместе со своим коллегой Альбертом Шимкусом, внимательно изучив данные американского Бюро переписи населения по вопросам отношения граждан к искусству, открыли интересную тенденцию: в период с 1982 по 1992 год так называемые «интеллектуалы» стали слушать – и любить – более разнообразную музыку, включая и такие «массовые» жанры, как «кантри» и «блюз».
Они назвали это «всеядностью». Взаимосвязь между музыкой и социальным положением не исчезла. Любители классики по-прежнему остались статистически старше, богаче и лучше образованны. А любители менее престижных жанров не стали вдруг разбирать ложи в опере. Скорее возник новый вид «различения», работающий не в рамках символического исключения, а путем большего охвата и неограниченного восприятия. Могло показаться, что старые категории Бурдьё рушатся. Но так ли это? Средства массовой информации и Интернет сделали доступными все виды культуры. Как сказал музыкальный критик Ницах Эйбиб, «в мире так много музыки, что уже нельзя быть уверенным в том, что знакомое вам формально обладает большей ценностью, чем все остальное».
