А теперь, глядя в белый потолок, Грейс понимала – ее жизнь уже разрушена, и ничего нельзя исправить. Отец ушел на работу, она слышала, как хлопнула входная дверь. Она понимала: он вернется домой, они сядут за обеденный стол как ни в чем не бывало. Может быть, сегодня ей позволят остаться в постели, но завтра – точно нет. Симулянтов в этом доме не терпели.
Что-то в ней оборвалось, понимала Грейс с ясностью, рожденной из боли и страха. Что-то сломалось, и это никогда не починить.
Ее воспитывали как будущую жену и мать. Ее собственная мать скрывала подробности, но Грейс чувствовала: когда она станет старше, случится что-то еще. Она выйдет замуж в девятнадцать или двадцать, через год после свадьбы родит первенца… но то, что было между, оставалось загадкой. Наверное, это было как-то связано с любовью, но Грейс не особенно этому верила. Она знала несколько семейных людей, в том числе свою двоюродную сестру Мэри, которая вряд ли много понимала в любви, зато производила детей с предсказуемой регулярностью. Волосы Мэри были уложены в унылую плошку, которую, казалось, подстригал ее муж тупыми ножницами, губы она красила ярко-розовой помадой, блестевшей на выступающих передних зубах, когда она говорила. В их доме не было ничего похожего на любовь. Много грязи. Много шума. Бесконечные пеленки на очереди в стирку и круги под глазами Мэри, с каждым годом становившиеся все темнее.
Грейс так боялась, что ее заставят иметь дело с роженицами и новорожденными, что предпочла вообще забыть о существовании родильной и детской палат. Ее мозг сам собой впадал в ступор, когда она слышала слова «послеродовой» или «грудное вскармливание». Лекции по акушерству, которые остальные называли «уроками повитух», прошли как в тумане, но, если честно, большинство лекций она воспринимала именно так. Они проходили в бесценные часы, свободные от дежурств, и трудно было не уснуть, не то что воспринимать информацию.
Теперь Грейс смотрела на отпечатанный лист, на крошечные черные буквы, прыгавшие перед глазами, и больше всего на свете хотела, чтобы график дежурств оказался неправильным. Чтобы на самом деле ее отправили в палату к мужчинам или в хирургическую, да даже в инфекционную. Куда угодно.
– Не свезло, – сказала Барнс, заглянув ей через плечо. – Дежурная сестра там просто ужасная.
Настроение Грейс стало еще хуже.
– В каком плане?
Некоторые сестры были помешаны на чистоте, многие кричали, но хуже всего были те, что тихонько кружили рядом, надеясь поймать санитарку за каким-нибудь непристойным занятием: едой или отдыхом.
– Жуткая, – ответила Барнс и наигранно содрогнулась.
Детская палата располагалась в недавно построенном новом крыле. Свежевыкрашенные стены блестели, пол был застелен новым линолеумом, который какой-то умник выложил узором. Большая часть пола была серой в крапинку, но с краю простиралась широкая черная дорожка, не доходившая до кроватей футов на шесть. Сестра Харрис покачала головой, увидев Грейс.
– Молодежь все развязнее. Поправь шапочку, сестра.
– Да, сестра. – Грейс опустила глаза в знак почтения, но это, судя по всему, только больше разозлило сестру Харрис.
– Смотри в глаза, когда с тобой говорят.
Грейс расправила грудь и стала смотреть в точку между шапочкой и лбом сестры.
– Начни с мытья пола. И смотри, чтоб никто не наступал на черное. Следы остаются.
– Хорошо, сестра.
Сбоку от палаты располагалась комната рожениц; сейчас там ввиду эпидемии держали больных полиомиелитом. Жуткий черный линолеум был и там, но Грейс все равно была счастлива, что не пришлось иметь дела с младенцами. Стоя на четвереньках, она драила черный линолеум, стараясь, чтобы он засиял. Сестра Харрис уже отказалась мыть его там, где ребенок имел неосторожность на него наступить, заявив, что он все равно протерся. Грейс хотела спросить, как они предполагали обходить дорожку, идущую через всю палату, которую в любом случае придется пересекать, чтобы подойти к кровати пациента. Не говоря уже о том, как больные дети должны были через нее перепрыгивать.
– Дети должны лежать в кровати. Кто достаточно здоров, чтобы встать с кровати, достаточно здоров, чтобы идти домой.
– Сестра, – позвал ее детский голос, тонкий и дрожащий.
– Я мою полы, – ответила Грейс. – Сейчас подойду.
Поднявшись, она потерла рукой поясницу и посмотрела на мальчика. У него был детский паралич, одна рука загипсована и поддерживалась скобками. Предполагалось, что такая конструкция ему поможет. Грейс старалась не думать об этом, но порой у нее возникало подозрение, что врачи придумывают методы лечения на ходу.
– Вы не могли бы передать мне паровозик? – мальчик, Билли, показал на простыню в ногах кровати. – Он от меня уехал.
Грейс подала ему маленькую игрушку из металла. Когда-то паровозик был красным, но теперь большая часть краски слезла. Билли поднес его к глазам, погладил большим пальцем и улыбнулся.
– Спасибо.
– У тебя прекрасные манеры, – сказала Грейс. Больница изменила ее представление о том, как говорят люди. Как могут говорить даже маленькие дети.
– Мама говорит, они мне пригодятся, – ответил Билли, – раз у меня не будет ног. То есть раз я не смогу ходить.
– Ну, не будем торопиться с выводами.
Лицо Билли изменило выражение, и Грейс испугалась – вдруг сказала что-нибудь не так? – но мальчик прошептал:
– Она идет!
Грейс успела снова припасть к полу, прежде чем сестра Харрис прошла мимо. Когда она устраивала основательную головомойку маленькому пациенту на другом конце палаты, Грейс встала и поправила подушки Билли.
– Удобно?
– Да, спасибо, – ответил он и протянул ей паровозик. – Хотите покатать?
– Буду рада. – Грейс взяла паровозик и аккуратно проехалась им по холмам колен мальчика, чувствуя неловкость. Она совсем отвыкла. Не только играть, но и быть живым человеком.
– А когда посещение? – Билли забрал паровозик и обращался к нему, не глядя на Грейс.
– В три часа. Уже скоро, – она собиралась спросить, придут ли его родители, но не стала. Вдруг не придут?
– Может, мама сегодня заглянет. Обещала пораньше закончить.
– Это хорошо. Скрести пальцы.
Билли с серьезным выражением лица скрестил пальцы, показал Грейс. Она тоже скрестила.
– Вот где ты прячешься, – голос доктора Палмера был как ушат холодной воды. Грейс с трудом удержалась, чтобы в буквальном смысле не подпрыгнуть, но ужасное чувство, что он заметил, как она дернулась, не прошло.
Задвинув ширму, он подошел слишком близко, так что Грейс вынуждена была прижаться к стене.
– Я просто говорила с Билли, – сказала она, стараясь переключить его внимание на ребенка. Но Палмер, казалось, не видел никого, кроме нее. Он прислонил ладонь к стене, будто просто хотел немного отдохнуть, но что-то в этом жесте испугало Грейс.
