– Подстелите, – предложил он, – скамейка жесткая.
– Спасибо, не нужно, – сказала я. – Приятно побыть на свежем воздухе, – я обвела рукой мрачные скамейки, урну, которая, судя по ее виду, недавно стала жертвой пожара, и полоску хилой травы пополам с мусором. – Может, все дело в коме, но мне искренне все это нравится.
– Знаете, вы совсем не обязаны так считать.
– Как считать?
– Как будто все стало другим. Вы тот же человек, каким всегда были, вам осталось всего лишь заполнить несколько пробелов. Не нужно думать, что вы начинаете все сначала.
– Это ваше мнение как профессионала?
– Может быть. Или вы хотите начать все сначала?
– Довольно соблазнительное предложение, вам не кажется? Чистый лист. Перерождение и вся эта хрень так популярны…
Он сдавленно рассмеялся, будто фыркнул.
– Простите. Вы же не…
– Нет, – он вытянул руки. – Вы всегда так прямолинейны?
Криво ухмыльнувшись, я чуть склонила голову.
– Понятия не имею. Провалы в памяти, не забывайте.
– Здорово, что вы теперь можете ссылаться на кому. Отличный выход!
– Теперь и вы это заметили, – сказала я. – А еще, пожалуй, закажу себе футболку с надписью «настоящее чудо» и вашей подписью внизу.
– О господи. Разве я такое говорил?
– Кстати, – вдруг сказала я, – еще я хотела у вас спросить…
Он заметил перемену тона. Его лицо молниеносно изменило выражение с саркастичного на спокойное, профессиональное.
– Я кое-что вижу.
Он ничего не сказал, выжидая. Видимо, этой технике его учили в медшколе. Или на обязательных курсах психологии. Я глубоко вдохнула.
– Птиц. Я видела их в детстве, но потом на какое-то время перестала. А теперь опять.
– Когда вы говорите о птицах, вы имеете в виду…
– Птиц, которых на самом деле нет.
Готово. Теперь я на территории психов. И, выдав такое, отрезала себе путь назад.
– А почему вы думаете, что их нет? Они слишком большие? Или страшные? Или вы просто инстинктивно чувствуете, что они не настоящие?
Про себя я поблагодарила его, что сохраняет спокойствие и говорит со мной как с разумным человеком.
– Скорее всего последнее – я просто это знаю, – но еще дело в том, как они себя ведут. Сидят на кровати или, например, у меня на плече.
– Вы их чувствуете? – Стивен указал на свое собственное плечо. – Когда они тут сидят, вы это чувствуете?
– Иногда, – призналась я. – Маленькие птички очень легкие, и, если на мне пиджак, я не чувствую их когтей. Но если они побольше – вороны, например, – я ощущаю их вес.
– Что ж, это очень логично. И вполне реально.
– Ну если не знать, что они не реальны, то да.
– Могут ли они быть настоящими, вот вопрос. Птицы к нам уже привыкли, они совсем не боятся людей, – он указал на голубя, который подошел к нам, едва мы сели на скамейку, и стал клевать землю у наших ног.
– Нет, – сказала я, – они не настоящие.
– Ладно. А сейчас вы их видите?
Я огляделась. Не считая настоящего живого голубя, никаких птиц поблизости не было. Это разочаровало меня больше всего. Я так надеялась услышать голоса птиц, их пение и трели.
– Сейчас весна. Куда же они делись?
– Думаю, просто это место их не впечатляет.
Начав, я уже не могла остановиться. Вместо того чтобы выбрать легкий путь и перевести тему, скажем, на варианты планировки сада при наличии небольшой территории или на последние результаты футбольных матчей, я сказала:
– Я вижу призраки птиц, прежде чем случится что-то плохое. Они – предупреждение. Я не всегда знаю, о чем они предупреждают, но иногда догадываюсь.
– Вы в самом деле в это верите?
– Я понимаю, так не бывает, если вы это хотите выяснить. Я знаю, что видеть птиц по меньшей мере странно, поэтому придумала причину и пытаюсь связать с последствиями, чтобы объяснить все это, придать какой-то смысл.
– Нет ничего странного, чтобы после травмы головы видеть галлюцинации.
– Это вы уже говорили. Но я видела птиц в детстве, задолго до травмы головы.
– В детстве у вас не было травм?
– Нет, – я сжала губы.
– Ладно. – Стивен больше не смотрел на меня; задумавшись, чуть изогнув губы, он разглядывал серую стену напротив. Я же изучала его профиль, радуясь отсутствию зрительного контакта и возможности на него смотреть. У него было очень приятное лицо. Лицо, глядя на которое хотелось открыться, довериться, поделиться сокровенным – сделать то, чего я обычно с успехом избегала. Его лицо было таким приятным, что я даже не злилась на себя за свою беспомощность, за то, что веду себя как птенец, только что появившийся из разбитого яйца.
– А какой вы были в детстве? – спросил он. – Не было ли у вас…
– Если вы сейчас скажете «склонности фантазировать», то этот разговор официально закончен.
Он улыбнулся, по-прежнему не глядя на меня.
– Я хотел сказать «странностей», но это было бы грубо.
– Нет, странностей у меня не было. Во всяком случае, диагноза мне никто не ставил. И да, я знаю, что у детей бывают воображаемые друзья, навязчивые идеи и всякая хрень, которая считается нормальной, пока они не вырастут.
– Я бы сказал «в пределах нормального», – уточнил он.
– Ну а что скажете обо мне?
Повернувшись, он посмотрел мне в глаза.
– Я думаю, вы пережили настоящий ад, поэтому вернуться к своим детским привычкам – абсолютно нормальная и понятная реакция на травму.
– Понятно, – сказала я, чуть ссутулившись. Разочарование было полнейшим, и я даже не знала, на что надеялась; это было хуже всего.
– Еще я думаю, вы одна из самых сильных людей, что мне доводилось видеть, и если кто-то и может вернуть себе былое восприятие себя и физическую силу, то это вы.
Ну вот, теперь он решил наполнить меня уверенностью в себе. Меня замутило.
– И если в детстве вам было свойственно видеть птиц, то неудивительно, что вы видите их теперь. Если только они не указывают на психологические проблемы. Некоторые люди видят темные геометрические фигуры, неясные силуэты или птиц, когда они в депрессии. Вы не в депрессии?
– Я в больнице, – сказала я сухо. Мне хотелось, чтобы этот разговор закончился. Мне хотелось, чтобы он никогда не начинался.
– Вы хорошо спите? Ваш аппетит изменился? Вы по-прежнему находите радость в тех же вещах, что любили раньше?
Ну замечательно, теперь он крупной рысью поскакал по моему анамнезу. На случай, если я забыла, что являюсь пациентом.
