– Успокойтесь, прекрасная донна, – пробормотал лысый толстяк. – Мы что-нибудь придумаем… для этого мы сюда и собрались.
– Ну так давайте начинать думать! – воскликнула «прекрасная донна» нетерпеливо. – Пока же мы только хихикаем да болтаем!
– Синьора права, – кивнул человек, сидевший во главе большого стола, уставленного напитками и кушаньями. – Мы собрались сюда не только для взаимного лицезрения и приятных бесед. Положение наше серьезно… очень серьезно!
Лица тридцати господ и дам, окружавших его, немедленно приняли унылое выражение. Эти люди были разодеты в пух и прах, прически и головные уборы их сияли драгоценностями, лица были подкрашены, как того требовала венецианская мода, а холеные руки сияли браслетами и перстнями, которые могли бы составить гордость государственной казны. Количество яств и напитков на резном столе палисандрового дерева с трудом поддавалось перечислению, и все же это не был пир знатных патрициев и великолепных патрицианок. Здесь, в секретных покоях настоятеля монастыря Святого Моисея (самого большого в Венеции) собрались аббаты и аббатисы остальных монастырей республики: Санта Мария делла Салуте, Сан Дзаккария, Санта Мария Формоза, Санта Джованни э Паоло, Санта Мария дель Орто, Сан Джакомо дель Орто, Санта Мария Глориоза ден Феррари, Сан Себастьяно, Сан Джорджио Маджоре, Мизерикордия, Непорочного зачатия – и еще восемнадцати других. Всего за столом находилось тридцать человек. Вообще-то в Венеции было тридцать пять монастырей, но глав пяти из них сюда не пригласили. Эти монастыри традиционно считались истинными обителями благочестия, и настоятелям их, а также монахам ничем не грозил приезд папского посланника и проверка, которую ему предстояло учинить в каждом венецианском монастыре, кои в описываемое время являли собою места прелюбопытные! Только что негласный глава собравшихся, настоятель монастыря Святого Моисея отец Балтазар прочел вслух несколько строк из секретного донесения, недавно полученного в Ватикане и вызвавшего там у кого-то взрыв смеха, у кого-то взрыв возмущения:
«Нет города, где распущенность царствовала бы так неограниченно! Наш агент насчитал здесь вдвое больше куртизанок, чем в Париже. Все они очаровательно любезны и обходительны, а некоторые держатся, как дамы самого высшего общества. Во время карнавала под аркадами Прокураций столько же лежащих женщин, сколько и стоящих на ногах. Недавно, во время облавы Совета десяти, задержали пятьсот посредников по любовной части. Меры Совета по наведению порядка, впрочем, носят весьма случайный характер. Недавно в храме Святого Марка была поймана некая дукесса за не совсем благочестивым занятием. Ее обнимал монах, причем одежда обоих была в полном беспорядке. Дукессе отрубили голову, а монаха сожгли живым. Пример подействовал. На следующей же неделе под портиками храма было арестовано уже несколько парочек! Таково спасительное влияние смертной казни!»
Когда отец Балтазар зачитывал этот отрывок, присутствующие не смогли сдержаться и разразились смехом и дружескими подначками в адрес толстого, благодушного отца Маурицио (это он признавал только чудо с Фомой Аквинским). Дело в том, что оплошавший монах принадлежал к возглавляемой им обители Санта Джованни э Паоло, и отец Маурицио, конечно, немало струхнул тогда, ожидая непременных гонений на свое братство. Обошлось: карательные меры Совета десяти и впрямь носили характер случайный и чаще всего приурочивались к какой-нибудь дате, или плохому настроению дожа, или случаю уж вовсе вопиющему. Очевидно, то, о чем шла речь в донесении дальше, никакой опасности для республики не представляло, а потому было обычным явлением: «Венецианские монастыри стали всем, чем хотите, только не местами уединения и молитвы. Нет молодой монахини красивой наружности, у которой не нашлось бы своего ухаживателя. Большая часть их была отдана в монастырь силой, против желания. Патриции не хотели разоряться на приданое своим дочерям и заставляли их принимать постриг. Теперь они говорят, что хотят жить как светские дамы, – и живут так, начиная с того, что прикалывают цветы к неприкрытой груди!»
При этих словах взоры собравшихся мужчин жадно устремились на чрезвычайно неприкрытую грудь настоятельницы монастыря Мизерикордия, которую украшали цветы из баснословных сапфиров.
Цецилия Феррари зябко передернула плечами и с трудом подавила желание прикрыться черной zendaletto. Ее раздражали лукавые и чувственные лица, и эти взгляды, и насмешки, и комментарии, которыми обменивались присутствующие насчет стиля этого послания, насчет самого автора, какого-то неведомого шпиона, который рыскал по Венеции и благочестиво ужасался царящему в ней разврату. Глупцы! Они никак не поймут, что всякая чаша рано или поздно переполняется! Очевидно, донесение сие было не первым, и оно переполнило чашу терпения папы. Обвинения слишком скандальны, чтобы он не обратил на них внимания… и, самое ужасное, большая часть их направлена в адрес монастыря Мизерикордия, паствы аббатисы Феррари!
«Монахини могут видеться с кем угодно, посылать своим возлюбленным конфеты и букеты; во время карнавала они переодеваются дамами и даже мужчинами, идут в приемную и приглашают туда замаскированных ухаживателей. Часто слышатся в обителях звуки труб и гитар, происходят танцы. Монахини по ночам выходят со своими любовниками на Пьяццу и отправляются с ними кататься в гондолах!»
Цецилия с досадой прикусила губу. Все правда, все правда… Ну что же, эти дожи из Совета десяти сами виноваты. Еще два года назад венецианцы хоть чего-то боялись. А за последнее время все так распустились! Никому теперь нет дела до божественной нравственности: все как сумасшедшие занимаются только политикой!
– Я вообще не понимаю, чего от нас хотят? – вдруг визгливо воскликнул отец Маурицио. – Пусть скажут спасибо, что мы в наших монастырях не спорим о таких вещах, как церковные догмы, таинство евхаристии, непорочность Девы Марии и что нас меньше всего интересует, на каком языке надо служить мессу, в отличие от всех этих реформаторов, которые расплодились в Германии и которых уже столько завелось во Франции, что, говорят, этих нечестивцев даже начали жечь на кострах!
– Кстати, знаете, что сказал один из сторонников Реформации? – перебил его молодой и очень красивый, хотя и несколько женоподобный настоятель монастыря Сан Джорджио Маджоре. – Я узнал об этом от верного человека, который записал его слова. «Что касается священников, я бы позволил им иметь жен, чтобы таким образом отказаться от сожительниц; я бы позволил монахам иметь сожительниц – и все это для того, чтобы помешать первым быть мужьями всех жен, а вторым быть женами всех мужей!»
Потребовалось некоторое время, прежде чем собравшиеся смогли оценить тонкость построения фразы и разразиться дружным хохотом.
Отец Балтазар и Цецилия, сидевшие на разных концах стола, переглянулись поверх этих трясущихся от смеха голов. Обоих дрожь пробирала от таких шуточек. Ведь разговоры о Реформации – конек трех инквизиторов Венецианской республики! Они с презрительным безразличием смотрят на распутников, но не прощают еретиков. Уже этих двух реплик обжоры Маурицио и тайного содомита Себастиано достаточно, чтобы все тридцать собравшихся предстали перед мрачными людьми в масках, а потом… не пройдет и суток, как будет исполнено тридцать смертельных приговоров.
