В туман они вошли вместе, плечом к плечу.
Подоспевшая Лейла, всхлипывая, бинтовала порезанную ладонь Рашида чистым платком, время от времени кидая на Сколопендру короткие ненавидящие взгляды.
— Ты… ты больше не будешь пытаться сломать его? — робко осведомился хаким у девочки. Запал прошел, осталась слабость, и… и все.
— Не буду. Пока. Тут, рядом с вами, даже умирать противно, — не совсем понятно ответила пигалица и отвернулась.
— Эй, уважаемые, чья это нога?
Рашид дернулся, будто его током ударило, зашипев от боли в пострадавшей руке, и обрел великое счастье узреть корноухого пьяницу — тот бодро ковылял от ворот и размахивал находкой странной формы и размера.
— Ногу, говорю, кто обронил? — Пьяница явно был не в себе.
Или чудом успел наклюкаться в состоянии обморока.
Через секунду Рашида стошнило: при ближайшем рассмотрении оказалось, что в руке бездельник-аракчи действительно держит человеческую ногу — еще сочащуюся кровью, отрезанную почти до колена, обутую в дорогой лаковый ботинок. Лейлу, отличавшуюся запоздалой реакцией, вывернуло наизнанку минутой позже, прямо в кусты рододендрона; ветки зашуршали, оттуда с возмущенным меканьем выскочила бабкина коза и устремилась к приходящей в чувство хозяйке.
Нервы госпожи Коушут оказались покрепче. Она подошла к корноухому, взяла у аракчи его жуткий трофей и внимательно осмотрела.
Потом аккуратно положила обрубок на ступени крыльца.
— Это нога господина хаким-эмира, — спокойно констатировала Зейри.
Слишком спокойно, на взгляд Рашида.
Тягостное молчание заполнило двор, и поэтому все одновременно услышали приближающиеся шаги.
Ближе.
Еще ближе.
Наконец из окутывавших ворота (как, впрочем, и весь периметр парка) сумерек возникли два силуэта, сделали еще несколько шагов и остановились.
— Шайтанов шашлык! — только и смог произнести один из них.
Другой, куда более крупный, хмуро молчал.
— Да вы небось заблудились и по кругу пошли! — с наигранной бодростью предположил Большой Равиль, прикуривая.
— Нет, шейх, — покачал головой Альборз-пахлаван, а Фаршедвард так и не произнес ни слова. — Это… Иблисовы святки, вот что я вам скажу! Дело нечисто… — И он опасливо огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть самого козлорогого хозяина ада, Иблиса-Противоречащего, прячущегося в парке.
В следующий момент, распахнув двери мектеба, на крыльце возник надим Исфизар.
Глава четвертая
Надим
Добра много?
Зла мало?
Держись — ногу
Сломала жизнь.
…А ведь он предупреждал! Говорил! И господину хаким-эмиру, и попечительскому совету мектеба, и этой ведьме Коушут… то есть хотел сказать, давно хотел, копил в душе, подыскивал беспроигрышные фразы, готовил докладную записку, где высказался бы решительно и бесповоротно, со всей прямотой, представив свое мнение суду общественности и здравого смысла, — да все обстоятельства не складывались. И вот — сложились. Сложились, господа мои, как карточный домик под напором ветра. Ветра? Вихря! Урагана! Самума! «Звездный канон» Беруни? Светила Сохейль и Шабаханг?! Миррих-Воитель,
[31]
Пламень-в-красном-шлеме?! Доигрались! Допрыгались, кузнечики, астролухи царя небесного, саранча бескрылая! Дошутились со звездочками, сунули руку по локоть в пасть Зодиаку, пощекотали шершавую глотку… Господи, за что караешь?! Не я ли жил тише всех?!
Ждал, всю жизнь ждал пакостей — от визгливой суки-матери, от надменного отца-неудачника, от школьных башибузуков, от сокурсников, от шлюх-девчонок, от сослуживцев, в аду жил, в геенне ожидания, в преисподней одиночества… дождался.
Спасибо, Господи!
До Судного дня не забуду.
— Это все она!
Вопль вылетевшего на крыльцо надима Исфизара поверг собравшихся людей в ступор. Словно начальственный окрик в сортире, когда ты только-только успел добежать и расстегнуть пряжку ремня. Словно гром с ясного неба. Словно выстрел над ухом; словно… А рослый надим, чей рассудок тонул в пучине страха, гнева и видений, тыкал мосластым пальцем поочередно в Неистовую Зейри, в угрюмо молчащую Сколопендру и наконец в смоляное небо, ухмылявшееся алмазным оскалом созвездий.
— Это все она! И она! И она! И они! Они тоже! А я говорил… говорил я!
От его обычного поведения — коктейля из манерного высокомерия пополам с опаской и капризностью — не осталось и следа.
— Говорил я!
Первой опомнилась Зейри — что, в общем, было вполне естественно.
— Как вам не стыдно, господин Исфизар! Извольте немедленно прекратить истерику! Если вы не в состоянии быть мужчиной, то не будьте хотя бы тряпкой!
Хохот надима был хохотом безумца.
Даже иглы небосвода поблекли и съежились.
Даже коза поглубже забралась в рододендроны, мотнула бородой и настороженно прижала рога к холке.
— Еще бы, госпожа Коушут! Еще бы! Не всем же быть настоящими мужчинами вроде вас! Надо кому-то и просто жить… скажете: не надо?! Бояться, мучиться зубной болью, сомневаться, стонать… не всем же! Не всем! Не всем тыкать перстами в язвы мироздания — а вдруг отзовется?! Наманикюренными пальчиками, одинаково способными шарить у мужиков в паху и расшибать в кровь чужие морды!
Высокий, с пылающим лицом, в широкополом светлом костюме — сквозняк радостно трепал одежду, превращая ее в одеяние пророка, в праздничную рясу жреца-мобеда, — надим Исфизар, Улиткины Рожки, посмешище учащихся мектеба, был сейчас воистину страшен, и глас его звучал в ночи пророческим набатом.
— Истинно глаголю вам: это она! Это все она! И она! И они! О, бойтесь дня, когда душа ничем не возместит за другую душу, и не будет принято от нее заступничество, и не будет взят от нее равновес, и не будет оказано помощи! Да поднесут им пищу из яда, вонючего яда! Вот пища для юноши зломыслящего, злоговорящего, злодействующего, зловерного — после издыхания! Да! Вот пища для бабы очень зломыслящей, очень злоговорящей, очень злодействующей, очень зловерной, наученной злу, непокорной супругу, грешной — после издыхания! Да! После издыхания!.. Да! Да поднесут… ей! И ей! И им! И им тоже! Да!..
Диск полной луны рывком взметнулся над вздыбленными волосами, над зарождающейся лысиной, вспыхнув нимбом, священным фарром шахиншахов, святых и юродивых девона.
Даже неуместное вздутие в паху, оттопыривавшее брюки смешным комом, не портило общего впечатления.
Если б еще достопочтенный надим соизволил выражаться яснее…
Увы.
— Это она! Это все она! И она! И они!
