— Твоя мама? Адгаль?
— Ну да, это моя мать, из Герцеговины. Ей понравится этот дом, она так восприимчива, а здесь происходят такие вещи… Я имею в виду не только зеленую куколку.
— Ну-ка объясни, почему ты считаешь, что твоя мама восприимчива, и при чем здесь этот дом. Давай поговорим, че, перетрясем наше барахло. Слово за слово…
(-57)
31
Грегоровиус давно расстался с иллюзией по вопросу взаимопонимания, но он в любом случае предпочитал сохранять порядочность и здравый смысл, даже при взаимонепонимании. Как ни тасуй загадочные карты таро, их раскладывание — это всегда последовательное действие, которое, так или иначе, совершается на прямоугольнике стола или на одеяле кровати. Пусть этот поглотитель пойла аргентинской пампы раскроет ему суть своих исканий. Причем в самый наихудший момент, какой только можно придумать; чем позже, тем труднее ему будет выбраться из собственной паутины. Потягивая мате, Оливейра снисходил до воспоминаний о каких-то событиях из своего прошлого или отвечал на вопросы. Он и сам спрашивал, проявляя иронический интерес к подробностям похорон и поведению людей. Он редко спрашивал о Маге напрямую, но было видно, он подозревает, что ему скажут неправду. Монтевидео, Лукка, какой-нибудь уголок Парижа. Был момент, Грегоровиусу показалось, что если бы Оливейра хотя бы отдаленно представлял себе, где может быть Мага, он бы бросился бегом из дому. Похоже, он специалист по части проигранных процессов. Сначала упустить из рук, а потом гоняться за потерянным, как безумный.
— Адгаль будет в восторге от пребывания в Париже, — сказал Оливейра, заваривая новый мате. — Если ей хочется устроить себе сошествие в ад, тут есть что показать. Конечно, все очень скромно, но ведь и ад несколько измельчал. Сегодняшнее nekias
[376] — это поездка в метро в половине седьмого или поход в полицию для продления la carte de séjour.
[377]
— A тебе хочется, чтобы все с парадного крыльца, да? Диалог с Аяксом, с Жаком Клеманом, с Кейтелем, с Тропмэном.
[378]
— Да, но сейчас самый парадный вход ведет в сортир. Даже Травелер этого не понимает, хотя знает жизнь до мелочей. Травелер — это мой друг, ты его не знаешь.
— Ты, — сказал Грегоровиус, глядя в пол, — играешь втемную.
— То есть?
— Не знаю, это на уровне ощущений. С тех пор как я тебя знаю, ты все время чего-то ищешь, но при этом кажется, что ты прячешь это самое «что-то» у себя в кармане.
— Об этом говорили мистики, правда, они не упоминали о карманах.
— И между делом ты ломаешь жизнь некоторому количеству людей.
— Они сами на это соглашаются, старик, сами. Их только чуть заденешь, проходя мимо, — и готово дело. Без всякой задней мысли с моей стороны.
— Но ты-то чего этим добиваешься, Орасио?
— Права на проживание.
— Здесь?
— Это метафора. А так как Париж — это другая метафора (ты сам как-то сказал, я слышал), мне кажется совершенно естественным приехать сюда именно для этого.
— А Люсия? А Пола?
— Это неоднородные величины, — сказал Оливейра. — Ты считаешь, раз они обе женщины, их можно ставить в один ряд. А они, разве они не ищут для себя удовольствия? А ты вдруг стал такой пуританин, но разве ты не пролез сюда благодаря менингиту или что там такое нашли у мальчика? Хорошо еще, что мы оба — люди без претензий, а то один из нас был бы покойником, а другого вывели бы в наручниках. Сюжет для Шолохова, уж ты мне поверь. А мы даже не презираем ни себя, ни друг друга, ведь в комнате так уютно.
— Ты, — сказал Грегоровиус, не отрывая глаз от пола, — играешь втемную.
— Поясни, братец, сделай милость.
— Ты, — продолжал Грегоровиус, — в глубине души лелеешь имперские замыслы. Право на проживание? Власть над проживанием. Причина твоей неудовлетворенности — болезненные амбиции. Ты приехал сюда и думал, что тут только и ждут, чтобы воздвигнуть тебе статую на площади Дофин. Чего я не понимаю, какова техника этого вопроса. Амбиции — пусть, почему бы и нет? В чем-то ты человек незаурядный. Но до сих пор, сколько я ни наблюдаю за тобой, ты делаешь как раз обратное тому, что обычно делают амбициозные люди. Этьен, например, не говоря уже о Перико.
— А-а, — сказал Оливейра. — Для чего-то тебе все-таки даны глаза.
— С точностью до наоборот, — повторил Осип, — при этом не отказываясь от амбиций. Я не знаю, как это объяснить.
— Ох уж эти объяснения, сам знаешь… Все так запутано, брат ты мой. Представь себе такую вещь: то, что ты называешь амбициями, можно реализовать, только отказавшись от амбиций. Как тебе такая формула? Это, конечно, не совсем так, но то, что я хочу сказать, выразить невозможно. Будешь, как собака, крутиться, пытаясь поймать собственный хвост. Так что хватит того, что я сказал о праве на проживание, проклятый черногорец.
— Я понял. В общих чертах. Но тогда ты… Не пойдешь же ты по пути полнейшего нигилизма, я надеюсь?
— Нет.
— Отказ в светском его выражении, так, скажем?
— Опять нет. Я ни от чего не отказываюсь, просто делаю все возможное, чтобы все отказалось от меня. Ты разве не знаешь, для того, чтобы достичь конечной точки, надо рыть землю и отбрасывать ее подальше?
— Но тогда право на проживание…
— Вот именно, ты попал в самую точку. Вспомни одно высказывание: Nous ne sommes pas au monde.
[379] В чем его острота, если подумать спокойно?
— Значит, эти амбиции что-то вроде чистого листа и приходится все время начинать сначала?
— Самую чуточку, с самой ничтожной малости, с едва заметного ручейка, с чего-то самого незначительного, о суровый трансильванец, разбойник, крадущий женщин, попавших в беду, сын трех специалисток по черной магии.
— И ты, и остальные… — прошептал Грегоровиус, отыскивая свою трубку. — Какая дешевка, боже мой. Мошенничаете с вечностью, расставляете ловушки Небесам, стоите, как псы, на страже у Господа Бога, а у самих бельмо на глазу. Хорошо, что есть один умный человек, который может все назвать своими именами. Астральное свинство.
— Ты мне сильно польстил подобными определениями, — сказал Оливейра. — Доказательство того, что ты уже начал кое в чем разбираться.
