Но Талита медленно выпрямилась и, опираясь на руки, передвинулась сантиметров на двадцать назад. Еще раз так же, и еще на двадцать сантиметров назад. Оливейра так и стоял, вытянув руку вперед, словно пассажир корабля, который отплывает от пристани.
Травелер протянул руки и подхватил Талиту под мышки. Она замерла на минуту, потом откинула голову, да так резко, что шляпа плавно опустилась на мостовую.
— Прямо как на корриде, — сказал Оливейра. — Может, эта самая де Гутуссо нам шляпу и принесет.
Талита повисла на руках Травелера, который оторвал ее от доски и втащил через окно в комнату. Она почувствовала губы Травелера у себя на затылке, его горячее и частое дыхание.
— Вернулась, — прошептал Травелер. — Вернулась, вернулась.
— Да, — сказала Талита, подойдя к кровати. — Как я могла не вернуться? Я бросила этот проклятый пакет и вернулась, бросила ему пакет и вернулась, бросила ему…
Травелер сел на краешек кровати. Он думал о радуге над пальцами и обо всем, что наговорил Оливейра. Талита опустилась рядом с ним и тихонько заплакала. «Это все нервы, — подумал Травелер. — Досталось ей. Надо бы принести ей воды с лимонным соком, дать таблетку аспирина, обмахивать ей лицо журналом, уложить ее поспать. Но сначала надо снять с доски энциклопедию-самоучитель, поставить на место комод и втащить доску обратно. А в комнате-то что творится, — подумал он, целуя Талиту. — Когда наплачется, надо будет попросить ее прибраться». Он стал ласкаться к ней, говорить нежные слова.
— Наконец-то, наконец-то, — сказал Оливейра.
Он отошел от окна и сел на край кровати, не занятый шкафом. Хекрептен собирала остатки чая ложкой.
— Тут полно гвоздей, — сказала Хекрептен. — Как странно.
— Страннее некуда.
— Я, пожалуй, пойду принесу шляпу Талиты. Ты же знаешь, какие сейчас дети.
— Весьма здравая мысль, — сказал Оливейра; он дотянулся до гвоздя и стал вертеть его в руках.
Хекрептен спустилась на улицу. Дети подобрали шляпу и обсуждали случившееся со служанкой и сеньорой де Гутуссо.
— Отдайте-ка ее мне, — сказала Хекрептен, растянув лицо в улыбке. — Это шляпа сеньоры, которая живет напротив, она моя знакомая.
— Она всем знакомая, дорогая моя, — сказала сеньора де Гутуссо. — Что за спектакль устроили, в такой-то час, когда дети на улице.
— Но ведь ничего плохого не случилось, — сказала Хекрептен не слишком уверенно.
— Сидеть на доске, раздвинув ноги, какой пример вы подаете детям. Вы, может быть, не отдаете себе отчета, но отсюда все было прекрасно видно, можете мне поверить.
— У нее там все волосатое, — сказал самый младший из детей.
— Вот, пожалуйста, — сказала сеньора де Гутуссо. — Дети что видят, то и говорят, невинные создания. И что она там делала верхом на доске, скажите на милость? И это в то время, когда порядочные люди отдыхают во время сиесты или занимаются своими делами. Вы бы сели верхом на доску, сеньора, позвольте вас спросить?
— Я — нет, — сказала Хекрептен. — Но Талита работает в цирке, они артисты.
— Так это они репетировали? — спросил кто-то из мальчишек. — А в каком цирке это будут показывать?
— Нет, это не репетиция, — сказала Хекрептен. — Они просто хотели передать немного мате моему мужу, и тут…
Сеньора де Гутуссо и служанка переглянулись. Служанка покрутила пальцем у виска. Хекрептен обеими руками выхватила шляпу и вошла в дом. Мальчишки выстроились в ряд и пропели на мотив из «Легкой кавалерии»:
[502]
— Вслед за ним они бежали, вслед за ним они бежали,
Палку ему в зад вогна-а-а-ли.
Наш сеньор и так, и сяк,
Но не вытащить никак. (Повторить два раза.)
(-148)
42
Il mioо supplizio
è quando
non mi credo
in armonia.
Работа состояла в том, чтобы гонять мальчишек, которые пытались пробраться в цирк, проскользнув под шатром, помогать, если произойдет что-то неладное с животными, ассистировать иллюзионисту, сочинять зазывные афиши и буклеты и следить за тем, чтобы они были напечатаны как следует, уметь договариваться с полицией, ставить директора в известность, если что не так, конечно, если это достойно его внимания, помогать сеньору Мануэлю Травелеру по административной части и сеньоре Аталии Доноси де Травелер по части бухгалтерии (если надо) и т. д.
О, мое сердце, не восставай,
чтобы свидетельствовать против меня!
или Надпись на панцире скарабея
А между тем в возрасте тридцати трех лет умер Дину Липатти.
[505] О работе и о Дину Липатти они говорили всю дорогу, чуть ли не до дверей, Талита считала это еще одним фактом в копилке ощутимых доказательств того, что Бога нет, или по крайней мере того, что он подвержен неизличимому легкомыслию. Она предложила им немедленно купить пластинку Липатти и прослушать ее у дона Креспо, но Травелеру и Оливейре хотелось выпить пива в баре на углу и поговорить о цирке, раз уж они стали коллегами по работе, чему оба были страшно рады. От Оливейры не ус-кольз-ну-ло, что Травелеру пришлось приложить ге-ро-и-чес-ки-е у-си-ли-я, дабы уговорить своего шефа взять Оливейру на работу, и если он в конце концов согласился, то все равно по чистой случайности. Уже было решено, что Оливейра подарит Хекрептен два из трех отрезов кашемира, которые ему осталось продать, а из третьего Талита сошьет себе платье. Поступление на работу стоило отпраздновать. Так что Травелер, как и следовало, заказал пиво, а Талита пошла домой готовить обед. Был понедельник, в цирке выходной. Во вторник будут два представления, в семь часов и в девять, с участием медведей («четыре-медведя-четыре»), фокусника, который только что прибыл из Коломбо, и, конечно, кота, умеющего считать. Для начала работа Оливейры будет состоять из всякой ерунды, пока он не набьет руку. А заодно он сможет смотреть цирковые представления, кстати, они ничем не хуже других. Все шло прекрасно.
