Совсем другое дело, когда видишь звезды, а не точки на экране. Филип всю жизнь прожил на кораблях и станциях. Но увидеть миллиарды немигающих огоньков собственными глазами ему доводилось, только выходя наружу для ремонта или при операциях. Зрелище всегда бывало красивым, а порой и тревожащим. Но в этот раз оно как будто что-то обещало. Бесконечная бездна открывалась, окружала их, нашептывала, что вселенная – больше, чем его корабль. Больше, чем все корабли вместе взятые. Пусть человечество поднимет свой флаг на тринадцати сотнях точек – это будет даже не одна стотысячная. Вот империя внутряков, за власть над которой они сражаются и умирают. Еще сотня планет в десятки раз дальше – и это меньше ошибки округления в сравнении с тем, что смотрело сейчас на него.
– Хой, Филипито, – позвал по выделенному каналу Мирал. – Давай сюда. Вроде нашел что-то.
– Комме. Момент.
Мирал скорчился у силовой подводки к сенсорной установке. Луч его фонаря шарил по внутренней обшивке. На ней блестела короткая яркая царапина. Когда Мирал провел по ней перчаткой, осталось пятно. Значит, керамика.
– Хорош засранец, – похвалил Филип, скользя фонарем вдоль проводки. – Куда теперь?
– По следу, – бросил Мирал, карабкаясь вниз по трапу из скоб.
Доберутся до Паллады – проведут полный осмотр. Есть аппараты, вдувающие азот и аргон во все закоулки корабля и выдувающие все, что в них застряло. Но все, что можно, лучше сделать заранее. И еще, подумалось Филипу, между обшивками, кроме них, – никого. Пока идет работа, здесь самое уединенное место на всей «Пелле». Побыть одному – достаточная причина продолжать работу.
Мирал негромко, победно ахнул. Филип потянулся туда, где примостился его напарник. Мирал, сняв с пояса клещи, занялся поврежденным участком проводки, вытащил осколок и улыбнулся так, что видно было даже сквозь маску шлема. Заноза оказалась не больше ногтя, с одной стороны зазубренная, с другой гладкая.
– Большой, – присвистнув, оценил Филип.
– Си но? – согласился Мирал. – Оставь эса бастардо, носился бы здесь пулей, да?
– Одним меньше, – сказал Филип. – Посмотрим, сколько еще найдется.
Мирал, сжав кулак, согласился и запихнул осколок в карман.
– Знаешь, когда я был твоих лет? Пил тогда, я. Пил с койо, вечно толковавшим, в каких заварухах побывал. Он во многих побывал. Любил подраться, думаю.
– Угу.
Филип спустился пониже, поводил лучом по чехлу маневрового двигателя. Он не понимал, к чему клонит Мирал.
– Тот койо говорил, когда начинается заварушка, это чаще оттого, что другой ублюдок стыдится, са-са. Может, и не хочет разбивать себе кулаки, но не видит другого выхода, чтоб команда не сочла слабаком.
Филип за своим щитком шлема поморщился. Может, Мирал говорит о Церере? Филипа до сих пор иногда тревожил тот случай. Не само по себе насилие, а вспышки унижения от мысли, что девушка из бара его бросила. Ему не хотелось бы на этом останавливаться.
– Кве са, эс, – буркнул он в надежде этим и отделаться.
Но Мирал продолжал:
– Я только говорю, когда человек чувствует, что потерял лицо, да? Он скажет, чего и не думает. И поступает не так, как хотел бы.
«Я как хотел, так и поступал, – подумал, но не сказал Филип. – И снова поступил бы так же».
Но наждак пришелся по больному месту, а он уже раз сегодня повел себя как паршивый мальчишка. Лучше думать своей головой. Только оказалось, Мирал говорил вовсе не о том.
– Твой отец? Он хороший человек. Астер до мозга костей, да? Просто ублюдок Холден для него как заноза. А аллес
[16] иной раз собьют с ног, и аллес потом наговорит лишнего. Не хорошо и не плохо. Так устроены люди. Не принимай близко к сердцу.
Филип застыл. Обернулся.
– Не принимать близко к сердцу? – Это был вопрос. Требование объясниться.
– Да, – сказал Мирал. – Твой отец сказал, не подумав.
Филип направил луч на Мирала, осветил немолодое лицо в шлеме. Мирал сощурился, поднял руку, заслоняя глаза.
– Что он сказал? – спросил Филип.
* * *
Жилье Марко было не то что чистым – безупречным. Стены сияли свежей полировкой. Темные пятна, всегда нараставшие на скобах у двери от прикосновения сотен рук, начисто выскоблены. На мониторе ни пылинки. Сандаловый ароматизатор из воздуховода не совсем заглушал запахи дезинфектанта и противогрибкового средства. Даже шарниры койки сверкали в мягком освещении каюты.
И сидящий за монитором отец выглядел самим совершенством. Волосы чистые, идеально уложены. Мягкая каштановая бородка подстрижена так аккуратно, что наводила на мысль о подделке. Мундир будто впервые надет. Хрустит от чистоты каждой складкой. Идеально застегнут, словно своей скрупулезностью и силой воли Марко рассчитывает подтянуть по той же мерке остальную команду. Будто власть Марко над системой концентрировалась в нем самом. Каждый атом на своем месте.
С монитора говорил Розенфелд. Марко уловил слова «к любым случайностям», на которых Марко оборвал видео и обернулся к нему.
– Да? – Филип не разобрал, что слышалось в отцовском голосе. Спокойствие, да. Но у Марко имелись сотни разновидностей спокойствия, и не всякая означала, что все в порядке. Филип остро вспомнил, что после боя они еще не разговаривали.
– Пообщался с Миралом… – начал Филип, скрестив руки и прислонившись к дверной раме.
Марко не шевельнулся. Не кивнул, не отвел глаз. Под его темным взглядом Филип чувствовал себя обнаженным, терял уверенность, но отступать было нельзя. Не раньше, чем он спросит.
– Говорит, ты сказал, что это я виноват?
– Потому что так и есть.
Ответ прозвучал просто и деловито. Без горячности, без насмешки и без укора. Но Филипа словно ударили в грудь.
– Ага, – сказал он. – Бьен.
– Ты был канониром, и они ушли. – Марко хирургически четким жестом развел руками. – Что за вопрос? Или ты хочешь сказать, что ошибся я, решив, что ты справишься?
Филипу нелегко было вытолкнуть слова из горла.
– Не я загнал нас под снаряды, а? – сказал он. – Канонир, я. Не пилот. И рельсовой у меня не было, да? У пинче Холдена была.
Отец склонил голову к плечу.
– Я всего лишь сказал, что ты не справился. Теперь ты мне объясняешь, что и не должен был справиться? Что так и надо?
Эта разновидность спокойствия Филипу была знакома.
– Нет, – сказал он. И поправился: – Нет, сэр.
– Хорошо. И то плохо, что ты завалил дело. Нечего теперь скулить.
– Да, – сказал Филип, хотя на глазах у него были слезы. – Я не скулю, я.
– Так признай это. Будь мужчиной. Скажи, что завалил дело.
