Пёс вильнул хвостом и, ткнувшись мордой в руку хозяйки, послушно побежал вслед за рабыней, уже исчезавшей в полумраке зелёного коридора акаций.
— Что-то случилось? — спросила Андромаха, заглядывая снизу в нахмуренное лицо юного царя.
— Идём! — он тоже зашагал к тропе, стараясь идти медленнее и делать шаги покороче, чтобы женщина могла поспевать за ним. — Да, случилось. И нам с тобой нужно кое-что решить. Сегодня и сейчас.
Суровость его голоса и жёсткий тон насторожили и даже слегка испугали Андромаху.
— Что? Скажи... — проговорила она, робко касаясь его руки.
Они шли среди тихо шелестящих акаций, чьи пушистые ветви задевали их и осыпали зелёными чешуйками. Редкие блики солнца, проникая то тут, то там в прорехи зелёной стены, скользили по их лицам и плечам.
— Менелай приехал, — сказал глухо Неоптолем. — Сегодня пришли два корабля, завтра к утру должны подойти два других — с ними приплывёт Гермиона, дочь царя Спарты.
— На которой он хочет тебя женить? — спросила Андромаха, без раздражения и без удивления. — Но ведь год назад они уже приезжали...
— Да, — голос юноши звучал жёстко, он невольно, волнуясь, ускорял шаги, и его спутнице приходилось почти бегом догонять его. — Менелай давно задумал эту женитьбу. Стань я одним из базилевсов во Фтии, разделённой на три части и очень небогатой, ему, возможно, и не так уж хотелось бы меня в зятья... Но Эпир достаточно велик и богат, а главное, после разделения Фтии с соседствующей Фтиотидой у неё нет выхода к морю, а здесь — огромная морская граница. И царь Спарты давно мечтает о союзничестве со мной. Потому год назад он и привёз сюда Гермиону. И она, как назло, тут же в меня влюбилась!
Последнее восклицание вырвалось у Неоптолема невольно, и в нём прозвучала такая злость, что Андромаха чуть вздрогнула.
— Разве она виновата в этом? — спросила молодая женщина. — Она — твоя ровесница, и...
— Ничего подобного! Она на два года старше. Ей уже девятнадцать.
— Но я старше тебя на семь лет, — слегка улыбнувшись, сказала Андромаха. — Мне же двадцать четыре.
— Сколько лет тебе, не имеет никакого значения — отрезал Неоптолем. — Да и сколько Гермионе, тоже неважно. Она влюбилась в меня, а я её не люблю, потому что вот уже четыре года люблю тебя. Это мы оба знаем и не об этом сейчас говорим. Год назад, когда Менелай явился со своим сватовством, я отговорился тем, что ещё слишком молод для женитьбы. Я надеялся, что Гермиона вскоре забудет обо мне и выйдет за кого-нибудь — о ней говорят, что она чуть похуже своей матери, Елены, а так тоже — красавица. Я и сам вижу, что она красива, и даже очень, и думал... Так ведь нет! Менелай говорит, что за год она извелась мыслями обо мне и измучила отца мольбами снова сюда приехать и всё же мне навязаться!
— Неоптолем! — прервала его пылкую речь Андромаха. — Послушай... Отчего ты так не хочешь жениться на ней? Ведь этот союз был бы для тебя ещё выгоднее, чем для Менелая, если только я что-то понимаю во всём этом...
Неоптолем остановился так резко, что женщина чуть не налетела на него и тоже остановилась. Его лицо горело.
— Нет, это ты послушай меня! — воскликнул он, едва сдерживая гнев. — Четыре года назад я дал тебе слово, что никогда не посягну на тебя... Я когда-нибудь своё слово нарушал? За четыре года я его хоть раз нарушил?
— Нет, — твёрдо ответила женщина.
— Так. Хорошо. Мы с тобой подружились, и я честно старался этим довольствоваться. Но год назад, спровадив Гермиону с отцом, я попросил тебя стать моей женой. Женой, а не наложницей. Ты отказалась.
— Но я не могу, Неоптолем! — жалобно воскликнула Андромаха. — Я очень уважаю тебя, я бесконечно благодарна тебе, но я не могу дать тебе того, чего ты просить, не могу дать любви. Я люблю Гектора. Люблю, понимая, что он умер... Я не виновата!
— И я не виноват! — крикнул юноша, чувствуя, как его охватывает невыносимая дрожь. — Я четыре года пытаюсь тебя не любить. Я до одури упражняюсь в воинском искусстве с Пандионом и с другими воинами, сутками гоняюсь по лесам за ланями, пантерами и кабанами, довожу себя до изнеможения... но приезжаю во дворец, вижу тебя и снова дурею от страсти к тебе! Я пробовал ходить к гетерам... Помнишь, я тебе как-то в досаде хвалился, как мне у них бывает хорошо? Так вот — я врал! Ничего у меня с ними не выходит — они мне гадки. Их ужимки, их липкие руки, их запах, — всё, всё это ненастоящее! Год назад, когда ты сказала, что не будешь моей женой, я снова пытался себя сломать, не думать о тебе вовсе. Помнишь, я уехал на целый месяц? Охотился, гонялся за шайкой разбойников, которые не давали жить двум-трём селениям. Перебил их, как диких гусей. И едва дожил до возвращения, чтобы только увидеть тебя, просто увидеть, Андромаха! Я знаю, как ты боишься этих слов и этих моих признаний, но я не виноват, так же, как и ты... Ты любишь Гектора, а я люблю тебя, и я живой! Я живой, слышишь!
— Но Гектор тоже никогда не станет для меня мёртвым, и он мой муж! — прошептала женщина. — Я клялась ему у алтаря... О, Неоптолем! Что с тобой? На тебя смотреть страшно!
— Как тогда, на корабле? — он провёл рукой по лицу, затем стиснул кулаки так, что пальцы хрустнули. — Всё... Сейчас пройдёт. Уже прошло. Говорят, с отцом такое бывало. Ты его такого видела?
— Да, — она перевела дыхание и кивнула. — Один раз. Когда они с Гектором чуть было не поссорились. Гектор наговорил ему всяких обидных вещей, и я испугалась, очень испугалась...
— А! Ты рассказывала мне, — вспомнил юноша и улыбнулся, окончательно овладевая собой. — Это когда отец влюбился в Пентесилею. Но он же тогда и попросил прощения у Гектора, да?
— Да.
— Ну, вот... Я прошу прощения у тебя. И давай говорить спокойно. Сейчас дело куда серьёзнее, чем год назад. Менелай так просто не уедет.
— Почему?
Разговаривая, они дошли до конца акациевой рощи и стояли возле виноградника. Над лозами, с которых свисало уже немало совсем созревших гроздей, вились пчёлы, от их жужжания и от полуденного тепла воздух дрожал, полный густого пьяного запаха.
Неоптолем вздохнул и вновь заговорил, теперь уже совсем спокойно.
— За этот год многое изменилось, Андромаха. Я прежде тебе не рассказывал, но теперь расскажу, что произошло в Микенах. Когда Атрид Агамемнон, старший брат Менелая, вернулся с войны, он был тут же убит.
— О, Артемида-дева! — воскликнула Андромаха. — Убит у себя дома?!
— Да. Не подумай, что я его особенно любил, но это было так подло... Его зарезала в бане собственная жена, Клитемнестра... Пока он воевал под Троей, она всё это время жила с любовником, вот они вдвоём это и задумали. И этот самый любовник, его имя Эгист, стал её мужем и воцарился в Микенах.
— И прочие цари признали его?! — изумилась молодая женщина.
Неоптолем усмехнулся и пожал плечами.
— А как было его не признать? Он женился на овдовевшей царице... Войско, правда, могло взбунтоваться, но этот мерзавец им тут же выставил чуть не весь погреб царских запасов вина, и бунт утих. Ну а прочие цари... Я, например, не принял послов Эгиста, когда они явились для какого-то там договора. Просто сказал, что не знаю такого царя. Менелай собирался, разумеется, объявить Микенам войну, но сразу по возвращении из-под Трои это было невозможно — воины слишком устали. А потом Атрид Менелай понял, что никто из царей не поможет ему мстить за брата — Агамемнона боялись, но любили примерно, как и я...
