— Смотри, корабль! — Андромаха указала на далёкий квадрат паруса. — Ещё немного — и он войдёт в залив и причалит. Кто к нам плывёт, как ты думаешь?
— Купцы, — отозвался гоноша, развязывая и скидывая сандалии и сбрасывая с плеч плащ. — Они пользуются тем, что осень нынче не очень штормовая и рискуют, плавают туда-сюда, чтобы успеть наторговать побольше до начала зимы. Хотя парус наш, не финикийский и не ливийский, а среди ахейцев купцов немного. Чем им у нас торговать? Шерсти, вина, масла у нас и у самих хватает, амфоры и чаши здесь делают не хуже, чем в Афинах, а дорогое побрякушки, серебро либо изысканные ткани не очень и сбудешь — народ Эпира не так богат, и знати у нас мало. Скорее всего просто хотят взять запасы воды и продовольствия и поплывут дальше, на север.
— А куда? — Андромаха расстегнула и сняла пояс и запуталась в складках пеплоса, развязывая ремешки сандалий. — Что там, на севере?
— Тоже земли Ойкумены. Я их плохо знаю. Спроси Феникса. Но уже в соседней с нами Иллирии можно, говорят, выгодно обменять бронзовые изделия на плотные шерстяные ткани и хорошей работы чаши и кубки, которые дороже пойдут на юге. В этом я смыслю мало — я же не купчишка какой-нибудь...
Неоптолем снял свой хитон и уселся на покрытый зелёными волокнами водорослей камень, вокруг которого шелестели и вскипали кружева пены. Прибой был слаб, но брызги всё равно взлетали довольно высоко, попадая в лицо юноше, который наслаждался их прохладой одновременно с горячей лаской солнечных лучей. Его тело, ещё недавно истощённое болезнью, но теперь вновь сильное и упругое, было покрыто ровным золотистым загаром, на котором ярко розовели ещё не потускневшие шрамы едва заживших ран.
Он искоса посмотрел на Андромаху и увидел, что она, сняв свой пеплос, стоит босая, в короткой золотистой тунике, отбросив на спину длинную бронзовую косу.
— Раздевайся, я не смотрю, — проговорил он, вновь проклиная себя за эту, теперь уже просто идиотскую слабость.
— Не смотришь? Это почему же?
И она что есть силы топнула ногой по набежавшей волне так, что юношу обдало целым водопадом брызг.
— Вот тебе! — И тут же со всего размаху толкнула его в плечо так, что он от неожиданности потерял равновесие и плюхнулся в воду.
Неоптолем вскрикнул, вскочил, вдруг поняв, что она с ним играет, и не зная, злиться ли на неё или смеяться. Андромаха же, хохоча, кинулась бежать, легко ступая босыми ногами по вылизанной морем гальке, рассыпая вокруг себя брызги. Её волосы распались, развеваясь лёгким плащом, касаясь смуглых сверкающих бёдер, и казалось, что она вся соткалась из острых лучей солнца и огненных капель воды.
— Стой! — крикнул Неоптолем и кинулся следом.
— Не догонишь! — кричала она. — Не догонишь!
— Я не догоню?! А ты забыла, что мой отец бегал быстрее всех в землях Ойкумены?
— Ну вот и докажи, что ты умеешь бегать так же!
И она припустила ещё быстрее, но тут же поняла, что гоноша и в самом деле вот-вот догонит её, и, вдруг резко остановившись, вскочила на длинный, плоский камень, языком вдававшийся в море и, раскинув руки, кинулась с него в воду.
Неоптолем, не раздумывая, прыгнул следом. Он нырнул и, как учил его Пандион, раскрыл под водой глаза.
Нагие руки Андромахи коснулись его вытянутых рук, и он увидел лицо женщины совсем близко. Изумрудные глаза в изумрудной воде казались ещё больше и прозрачнее. Она смотрела и улыбалась, качаясь, вся раскинувшись среди загадочного сияния. Неоптолем взял её ладони в свои и тоже вытянулся, раскинув ноги, позволяя морю приподнять и раскачивать его тело, будто оно было невесомым.
Так они плыли и не плыли, глядя друг на друга, держась за руки, в прохладном и нежном сиянии волн.
Потом оба одновременно поняли, что сейчас задохнутся, и вынырнули. Плечи Неоптолема поднялись над водой, Андромаха окунулась с головой и тут же вновь показалась, хохоча и цепляясь за локти юноши.
— Мне тут глубоко!
Он тоже смеялся.
— Как ты здорово ныряешь!
— Плавать в море я любила ещё маленькой девочкой! — проговорила она, сплёвывая воду и пытаясь найти ногами дно. — Фивы, где я выросла, вообще стояли у самого моря, ближе, чем Троя. Я часто купалась вместе с моими братьями.
— А с Гектором вы разве не купались вместе? — не удержался Неоптолем.
— В море? Что ты, нет, конечно! Когда я вышла замуж, ведь уже была война... К морю было не подойти, там стояли ахейские лагеря. Мы только в прудах и купались. Гектор знал, что я люблю плавать, но так и не видел, как я по-настоящему плаваю...
Они вышли из воды и улеглись на тёплых камнях, головами друг к другу. Андромаха повернулась на спину, мокрая туника облепила её всю, и сквозь ставшую почти прозрачной лёгкую ткань юноша увидел всё великолепие её точёного тела. Он не знал ещё, что полускрытая нагота манит куда сильнее наготы откровенной, но ощутил в этот момент такой жар и такое головокружение, словно упал вниз головой в бездонную огненную печь.
Он закрыл глаза и стиснул зубы, чтобы не закричать. Желание накрывало его волной, но он понимал, что это нужно преодолеть. Он не верил сейчас ни себе, ни Андромахе. Её манящее тело, её лёгкая, ошеломляющая доступность, — всё это было слишком нарочито, слишком вдруг... Словно давно обещанный подарок, который дарили потому, что обещали подарить. Неоптолем знал, что доверчивая решимость Андромахи идёт не от сердца — вернее, не знал, но чувствовал, и потому боялся этой решимости.
Лёжа на спине, не открывая глаз, но всем телом ощущая близость женщины, юноша прошептал:
— Если сейчас я возьму тебя, ты меня возненавидишь!
— Нет, — спокойно сказала Андромаха.
Но он не двинулся с места. Что-то особенное происходило в его душе, что-то настолько необычное, что он терялся, ища объяснение тому, что с ним творится.
Наконец он повернулся на бок и привстал на локте. Молодая женщина смотрела на него вопросительно и выжидающе.
— Послушай, Андромаха. Ты мне много рассказывала о моём отце. Благодаря тебе только я и узнал его... — голос Неоптолема дрогнул. — А теперь, пожалуйста, расскажи мне о Гекторе!
Она вздрогнула.
— Зачем?
— Чтобы нам стать ближе. Ты любишь его, значит, чтобы до конца тебя понять, я должен понять его. Тем более, что мой отец так его любил.
Андромаха приподнялась, села, расправляя на коленях уже полувысохшую ткань туники. Отбросила с плеча волосы. Её лицо стало строгим.
— Как мне о нём рассказать, Неоптолем? Я и он — одно существо. Я не могу разделить нас, чтобы говорить о нём и не говорить о себе. И я ведь много про него говорила, когда рассказывала об Ахилле. И тебе больно, когда я о нём говорю, я же вижу!
Но он упрямо покачал головой.
— Если я не научусь терпеть и эту боль, то чего я стою? Расскажи!
