Но больше всего девочка радовалась, когда Сети удавалось днём отлучиться из дворца и приехать к ней либо пораньше вернуться вечером.
Отец сидел на скамье подле дочери, рассеянно вертя в руке ивовую веточку и постепенно обрывая с неё длинные светлые листочки. Обычно он охотно беседовал с маленькой шалуньей, но в этот день был рассеян: слитком много мыслей занимало его и не давало сосредоточиться.
Сад вокруг его дома был ухожен и разбит на аккуратные аллеи. Деревья и кусты давали густую тень даже в самый огненный полдень, а множество самых разнообразных цветов заливали всё вокруг густым и сладким запахом, от которого пьянели даже пчёлы, до самого заката сновавшие меж разноцветных бутонов и соцветий. Водой сад снабжали два колодца со специальными приспособлениями — шадуфами, которые позволяли доставать воду, не прикладывая большой силы. Рабы-садовники очень любили эти забавные сооружения, состоящие из столба и длинной-длинной перекладины с грузом на коротком конце. К длинному концу крепилась верёвка с кожаным ведром, которое и опускали в колодец, чтобы затем грузило, опускаясь, вытягивало его наверх. Атуни, однако, злилась на шадуфы: однажды, когда ей было всего шесть лет, она вздумала сама достать ведро воды и ухитрилась до половины опустить кожаную бадью вниз, но грузило оказалось тяжелее девочки, и она с визгом и плачем взвилась на длинном конце перекладины и задрыгала ножками над жерлом колодца. Испуганная служанка кинулась на выручку и тут же спасла озорницу, но та с тех нор так и не смогла забыть обиды, полученной от «противной июней», как она прозвала шадуф.
— Папа, а можно мне поиграть с маленьким мальчиком, который родился у царицы амазонок? — спросила Атуни, откладывая папирусы и вытягивая ноги вдоль скамьи.
— Нельзя, он не игрушка, — возразил Сети, ласково проводя ладонью по блестящим волосам дочери. — Он ещё очень мал, и что бы ты стаи с ним делать?
— Вынесла бы в сад, показан ему мои любимые цветы и птичек, и эту иву! Учила бы его говорить.
— Это всё ему ещё рано, — покачал головой придворный. — И говорить он будет не на нашем языке, а на том, на каком говорят царица и её муж. Они же не египтяне.
Атуни недоумённо дёрнула плечиком. Она не понимала, отчего это кто-то должен говорить на каком-то другом языке, и почему красивый малыш, который ей так понравился, не может побыть с нею в саду? Ей же разрешали брать в сад двухлетнего Анх-Гора и играть с ним...
— Отец, а куда уехала царица амазонок? Воевать, да?
— Да. Они с Гектором сейчас в Великой ливийской пустыне.
Ответив так, Сети задумался. Он живо представлял себе все тяготы и опасности сурового похода, в который отправились двадцать дней назад троянский царь и бесстрашная жена его брата. Смутное беспокойство не оставляло начальника охраны. И дело было не только в том, что Гектор ему нравился, и не в том, что он понимал всю важность ливийского похода и необходимость освободить от осады северную крепость. Тонким чутьём опытного царедворца Сети ощущал какой-то подвох, какую-то неясную опасность, будто лёгкое прикосновение невидимой в темноте паутины...
«Отчего в последнее время так тревожится фараон? — подумал придворный. — Или он тоже чует что-то неладное? Панехси... Что-то он у меня не выходит из ума, и почему я вспоминаю о нём всякий раз, как начинаю думать о ливийском походе? Панехси...»
Маленькая Атуни, заметив задумчивость отца, вскарабкалась к нему на колени, отобрала у него ивовую веточку и, чтобы привлечь его внимание, стала щекотать ему шею. Он засмеялся и обнял дочку.
— Пойдём! — Сети встал и свободной рукой подобрал со скамьи листы папируса. — Рабы, верно, уже накрыли нам стол. Пообедаем, ты ляжешь поспать, как положено делать в полдень хорошим девочкам, а я поеду во дворец.
— У! — Атуни обиженно сморщилась. — Вечно во дворец и во дворец! Не люблю я твой дворец!
— Он не мой, а фараона, и я его слуга. Не вертись, девочка, а то я тебя уроню.
Когда рабыня уложила Атуни в постель и, затворив ставни её окна, ушла, девочка, послушно лежавшая с закрытыми глазами всё время, пока служанка была в комнате, тотчас вскочила. Она надела свою юбочку и тихо, как мышонок, скользнула к двери. Атуни хорошо знала, как пройти в ту половину дома, которую занимал Хауфра с женой и детьми, и где жили до выступления в боевой поход Гектор и Пентесилея. Почти неслышно ступая босыми ножками, озорница добралась до комнаты, в которой стояла колыбель маленького Патрокла. Её надежда оправдалась: малыш был там, и никого больше в комнате не было.
Атуни встала на цыпочки (качающийся столик с колыбелькой был довольной высокий) и увидела, что младенец не спит. Он ловил пухлыми ручонками солнечных зайчиков, скользивших по его пелёнкам, смеялся и весело вскидывал кверху крепкие ножки с розовыми круглыми пятками.
— Здравствуй, Патрокл! — сказала девочка шёпотом. — Знаешь, нам с тобой не разрешают гулять в саду. Но ты ведь хочешь, да? Твоя мама всегда в это время ходила с тобой в сад. Пойдёшь со мной? Я тебе много всего покажу. Даже покажу противную палку, которая меня чуть не утопила... Это чтобы ты знал, какая она скверная, и никогда не имел с ней дела!
Девочка запустила руки в колыбель и сумела вытащить малыша. Он был очень большой и тяжёлый, немногим легче Анх-Гора, и Атуни стоило большого труда его не уронить. Но она справилась и, старательно накрутив на мальчика пелёнку, потащила его к двери.
В то время как шалунья спускалась по лестнице, боязливо озираясь, дабы не попасться на глаза кому-нибудь из рабов Хауфры или самой тете Альде, которая могла уже вернуться со своей обычной верховой прогулки, с восточного крыла дома, через боковую калитку, ведущую в сад, проникли три человека. Калитка была, как обычно, заперта на щеколду, но один из этих людей ловко поддел её просунутым в щель лезвием ножа и сбросил со скобы. Войдя, все трое огляделись, осторожно, пригибаясь меж кустами, подошли к дому и один за другим взобрались на галерею второго этажа, используя вместо верёвок толстые плети вьюнов, с этой стороны обвивавших стену.
Когда они крались по галерее, на ней появился темнокожий раб. Он увидел нежданных гостей и уже раскрыл рот, чтобы закричать, но тут же упал, получив жестокий удар в висок. Тонкая струйка крови была почти незаметна на коричневой коже.
— Сюда! — прошептал злоумышленник, шедший впереди двух других. — Вот здесь это должно быть... — и повёл остальных в дом, в ту половину, которую занимал Хауфра. Первые две комнаты, куда они заглянули, их ничем не заинтересовали, хотя, будь эти люди грабителями, то поживились бы там неплохо: в этих покоях было немало прекрасных сосудов из стекла и алебастра, ларцы и столики, отделанные слоновой костью, золочёные светильники и дорогие вазы. Но они пришли не ради этого.
— Зубастый Себек
[32]! — прошипел один. — Да где же этот мальчишка?! Дом большущий, как в нём искать? Вон, в этой комнате стоит колыбель, но она пустая... Куда он делся? Сейчас полдень, все спят, и ему тоже спать полагается!
