Оставалось поставить на место Ломбардию! Тем более что зять императора Эццелино ди Романо вполне успешно орудовал в марке Тревизо. Так что в конце концов ломбардцы пошли на небольшие уступки.
Герман фон Зальца, со своей стороны, пытался уговорить Папу поддержать идею мира между Ломбардией и императором. В кои-то веки дела сдвинулись с мёртвой точки. Но неожиданно переговоры сорвал сын венецианского дожа Пьетро Тьеполо
[131]. Венеция сочла успехи в Тревизо вторжением в сферу своих интересов и велела заблокировать переговоры.
Порядком уставший от дел и уже больной фон Зальца был вынужден уехать из Рима и всерьёз заняться своим лечением.
Фридрих же во главе немецкого войска пошёл на Верону. Этот поход был удивителен уже тем, что вместо христианского креста над имперскими рыцарями развевались знамёна с римским орлом. В Вероне к ним присоседилось семь тысяч сарацинских лучников и новобранцы из Тревизо. Далее поход пополнился войсками Кремоны, Пармы, Реджио и Молены. Прекрасно укреплённая Мантуя добровольно открыла ворота перед императором.
В течение двух недель Фридрих осаждал крепость Монте-Кьяро, закрывающую собой город Брешиа. Четырнадцать дней героического сопротивления закончились договором о почётном отступлении. Фридрих поклялся не преследовать недавних врагов. Защитники крепости открыли врата, выйдя из-под защиты стен, но после этого Фридрих отдал приказ стрелять.
— Какой же всё-таки он... — Анна хотела ещё что-то добавить, но вовремя прикусила язычок.
— На войне как на войне, девочка! — оруженосец выглядел взволнованным. — Кто я такой, чтобы судить моего императора? Тем более, что эти черти из Монте-Кьяро уж больно хороши были! Отпустишь таких, так они на месте развернутся и долбанут тебе же в задницу.
Анна поднялась и, не спрашивая позволения, подошла к окну. Всё в этой летописи получалось не так, как виделось ей вначале. Золотоволосый мальчик Фридрих, на которого в доме её отца разве что не молились, из ангела с церковного витража превращался в злого демона, нарушающего клятвы и преследовавшего поверженных.
* * *
...За окном тяжёлые тучи. Это горы Верхней Италии. Голубая дорога петляет между облачных скал. Похожие на игрушечные восстают из хаоса крепости, конницы, обращающиеся в корабли. Корабли становятся стадами двугорбых верблюдов. На небе осада крепостей, поле, усеянное трупами. Крошечная деревенька притиснулась к горам — ни дать ни взять ласточкино гнездо. Туман...
Виднеется стена какой-то крепости, опять дорога. Двое стражников пригибаются под тяжестью приграничных столбов, третий несёт на себе деревянный щит с чьим-то гербом.
— Подеста приказал передвинуть границу на пять шагов вправо, а мы её уже на все двадцать сместили.
— Отвяжись, Джакомо! Можно подумать, ты считать умеешь.
— Возможно, я и не такой учёный, как ты, каналья. А только зазря ты самовольно границы нашего сеньора увеличиваешь. Не ровен час, проверяющий нагрянет, и что тогда?
— Так я же не уменьшаю, а прибавляю. За прибавку кто накажет? Скорее уж наградят.
— Палками наградят. А как узнают, что мы тут ещё и незаконные подорожные собираем, так и вовсе...
— Вот сразу видно, что ты ни бум-бум в высокой политике! Не сегодня-завтра наш сеньор женит сына на дочке соседнего сеньора — как пить дать, владения увеличатся. И нешто сосед-то наш — светлая головушка — не докумекает подарить молодожёнам пару деревень, прилегающих к нашим? Так, глядишь, и владения маленько увеличатся, и нам снова прикажут землю мерить, столб устанавливать. Так лучше мы это уже сегодня сделаем, с наилучшими пожеланиями!
* * *
...По небу ветер гонит белых призраков на белых конях. Громко трубит охотничий рог, стучат копыта белоснежных, с развивающимися вьюжными гривами, лошадей. Анна трясёт головой, отгоняя сонный морок. К чему ей неведомая граница? Все эти люди? Надо думать о другом, продолжать работу.
— Константин, я, того самого, готов поведать о военной стратегии императора, которую он применил под стенами благородной Вероны. — Голос Вольфганга Франца. — Ты пиши! Не видишь, сестрёнка твоя совсем раскисла, пера в руках не удержит?
На небе служивые устанавливают приграничный столб, втихаря шепча охранные молитвы и рисуя в воздухе отводящие несчастья знаки, всуе поминая сеньора небесного. Рискуют. Нетто не понятно шельмецам, как больно будет падать с высокого неба? Куда там! Мерят облака, как прежде мерили землю, выкраивая ворованное счастье.
«Кар!» — летит чёрный ворон. С самого неба летит, на самую землю летит, на поле боя, где мёртвые в обнимку с живыми. Летят вороны. Так много воронья! Темно от чёрных тел.
Анна скорчилась у окна, скрючилась. Страшно.
— ...В общем, дело было так, — голос оруженосца прорывается сквозь птичью тучу, разрывая морок. — Фридрих с войсками окружил Верону. Башни осадные привезли, греческий огонь использовали... Много чего делали, а толку чуть. Потому как стены крепкие, да и лучники на них отменные. Меж тем октябрь — невоенное время, запросто можно себе это самое отморозить, в летних-то шатрах. Удалось бы выманить ломбардцев выйти против императора в открытом сражении — вопрос бы решился раз и навсегда. Только чем их из-за стен вытянешь-то?
Тогда Фридрих приказал кремонской коннице и пехотинцам в количестве трёх сотен отправляться якобы на зимние квартиры. Со стен Вероны отлично этот отход был виден, народу уходило много, и враги решили, что император отступил. Фридрих же в это время сидел в засаде недалеко от Вероны в местечке Сончино вместе с сарацинскими лучниками да отменными всадниками, ломбардцев ждал-дожидался.
Посидели-поскучали за могучими стенами мятежники-ломбардцы. Сколько можно штаны просиживать? Собрались тоже кто куда. На стенах Вероны, ясное дело, не один местный гарнизон императора встречал, почитай со всей Ломбардской лиги лучших из лучших понабрали. Вот и поехали они каждый в свою сторонушку — в тепле, уюте, да с семьями родными-любимыми зиму зимовать. Тут их Фридрих и встретил, стоило ломбардцам перейти реку Ольо. Сорвался с места и во главе кавалерии захватил врагов врасплох! Бились до темноты, а после, ночью, свалились кто где, не снимая брони, не рассёдлывая лошадей, чтобы с рассветом броситься на поиск уцелевших, добивая и беря в плен.
— Верона — вороны, — обречённо вздохнув, Анна вернулась на прежнее место.
— Взял в тот день Фридрих и сына венецианского дожа, подесту Милана Пьетро Тьеполо, и лучших его полководцев, и знамя Милана — священный символ независимости Ломбардии. Так побеждал Фридрих II! — закончил свою историю оруженосец.
— В свою очередь, я мог бы рассказать о триумфальном шествии имперских войск в Кремоне, — придвинувшись ближе к Константину, предложил Фогельвейде, и когда Вольфганг Франц кивнул ему, продолжил: — В день празднования триумфа императора Кремона была украшена флагами и знамёнами с девизом: «Рим и император!».
