– Ты сказала, она твоя подруга. Где же вы обычно видитесь?
– В прошлом наши встречи зависели в основном от воли случая. Как я уже говорила, мы иногда встречаемся, когда у нас у обеих есть какие-то поручения в городе – ну, например, у галантерейщика или у Дункана и Флокхарта.
– Ты же была в городе только сегодня, – указал он ей.
– Я была с мисс Гриндлей, – ответила она.
Терпение Уилла иссякло.
– Тогда одному Господу Богу известно, сколько мне еще ждать.
Сара уже собиралась было щелкнуть его по носу, объяснив, что свободное время у нее бывает только по воскресеньям, и тут вдруг поняла, где и когда она сможет найти Милли – равно как и всех обитателей дома Шилдрейков.
– До Дня Господня, – сказала она. – Я смогу поговорить с Милли после воскресной службы.
– Шилдрейки ходят в ту же церковь, что и мы?
– Нет, – признала она, внезапно заметив главный недостаток своего плана. Все домочадцы посещали воскресную службу у Святого Иоанна: Симпсону нравились проповеди преподобного Гатри. Милли там не будет. – Но, может, ты скажешь доктору, что тебя заинтересовали проповеди другого пастыря и нам обоим хотелось бы узнать его мнение по какому-нибудь вопросу?
Рейвен бросил на нее скептический взгляд. Они оба понимали, что подобная просьба прозвучит по меньшей мере странно.
– А ты хотя бы знаешь имя проповедника в той церкви, куда ходят Шилдрейки?
– На самом деле имя – это все, что мне известно, – призналась Сара. – Я не знаю даже, где эта церковь. Его зовут преподобный Малахия Гриссом.
У Рейвена отвисла челюсть.
– Знаешь, мне кажется, я смогу убедить доктора Симпсона в том, что мне это любопытно.
Именно по данной причине они шагали сейчас по Каугейт, где, как узнал Уилл, находился нужный адрес. Воскресное утро было ясным, пусть и холодным, но Рейвен был явно настороже и постоянно оглядывался, будто сейчас была безлюдная ночь. Быть может, он был таким раздражительным из-за своего взвинченного состояния.
– Что-то ищешь? – спросила горничная. – Можно подумать, ты кого-то избегаешь.
– Избегаю. Одних моих старых знакомых, с которыми предпочел бы больше не встречаться.
– Почему? Кто они такие?
– Они не имеют к тебе никакого отношения, за что ты можешь быть только благодарна.
– Я думала, мы договорились, что ты от меня ничего не будешь скрывать…
– Только в том, что касается нашего предприятия.
– И как я могу знать, что касается, а что нет? Что ты говоришь мне правду?
– На меня напали и разрезали ножом лицо, помнишь? Я опасаюсь опять наткнуться на тех же самых людей.
– Но почему они это сделали? Только не говори, что произошло случайное ограбление, потому что я тебе не верю.
Рейвен вздохнул.
– Потому что я должен им денег, а их у меня нет. Это тебе понятно?
Саре понятно не было. У нее имелось еще множество вопросов – к примеру, почему он был должен деньги, – но она понимала, что в этот раз лучше будет смолчать.
Девушка не кривила душой, когда сказала, что не испытывает к нему неприязни. Но ей было неприятно в нем чувство превосходства, с которым он к ней относился, – как и во всех молодых людях, с коими она была знакома. Она была уверена, что, будь у нее возможности, она превзошла бы любого из них, и ей всегда бывало обидно, когда в ней видели лишь простую прислугу. У Уилла в силу обстоятельств был шанс разглядеть что-то помимо этого. Или, по крайней мере, она дала ему эту возможность. Оставалось лишь надеяться, что он ее не разочарует.
– А почему ты был так уверен, что доктор Симпсон позволит не ходить в этот раз в нашу церковь? – спросила она, когда они проходили под мостом Георга IV.
– Преподобный Гриссом выступает против использования эфира при родах. Его листовки – по всему городу.
– Зачем, ради всего святого, он это делает?
– Вот именно что ради всего святого. В Библии есть стих: «В болезни будешь рождать детей», и вот он считает, что страдания женщин при родах каким-то образом священны.
– Какая идиотская самонадеянность… И нам придется его слушать?
– Я подумал, доктору Симпсону будет любопытно узнать, что именно он говорит, – или, по крайней мере, это его позабавит. В Библии, помимо всего прочего, говорится, что если помогаешь кому-то, левая рука не должна знать, что делает правая. Ну а поскольку хирургию определенно можно считать помощью человеку, то, может статься, преподобный предложит завязывать хирургам глаза или привязывать одну руку за спиной, чтобы ее не было видно.
Рейвена эти предположения позабавили больше, чем Сару, – потому что он упустил из вида одну довольно очевидную вещь, и спутница указала ему на это:
– Ничего подобного он предлагать не будет. Не думаю, что Гриссом совершенно случайно выбрал объектом нападения боль, которую ему никогда в жизни не придется испытать. Вряд ли он примется искать теологическое обоснование, чтобы запретить применять эфир дантистам – тому же мистеру Шилдрейку. У него самого ведь тоже могут заболеть зубы.
Рейвен указал вперед: они почти пришли. Собравшиеся у дверей прихожане уже заходили внутрь вполне обычного дома – даже не церкви, а скорее зала для собраний – по южной стороне Каугейта.
– Я ожидала чего-то посолиднее, – сказала Сара.
– Не всем священникам Свободной церкви повезло, как преподобному Гатри, остаться там, где они служили до раскола, – сказал ей Рейвен. – Многим пришлось довольствоваться обычными домами и залами для собраний – тем, что удалось найти.
Сара слыхала что-то о расколе, но ей были не слишком интересны дрязги престарелых богословов. Насколько она понимала, раскол произошел из-за права патронажа, которое позволяло государству и богатым землевладельцам назначать священников против желаний прихожан. Тем, кто отделился четыре года назад от основной церкви, пришлось заново формировать свои приходы, полагаясь при этом на поддержку паствы. Отсюда и импровизированный характер этого храма.
Они с Рейвеном тихо проскользнули внутрь и уселись подальше от кафедры. Саре редко доводилось испытывать в храме светлые или радостные чувства, но эта церковь казалась какой-то особенно унылой – и, однако же, здесь было полно народу. Через несколько минут в храм вошли Шилдрейки со своими домочадцами, заняв переднюю скамью – это, должно быть, отражало весомый вклад маститого дантиста в приходскую казну. Мистер Шилдрейк вошел первым, его жена, сын и две дочери заняли места рядом с ним; Милли и другие слуги сели на скамью за спинами хозяев.
Сару поразило, насколько дантист отличался по виду от его небрежно одетой, с кислым лицом супруги. Он был высокого роста, наряден, худощав и чисто выбрит. Шилдрейк был красив почти женской красотой, как некоторые женщины бывают красивы по-мужски: женственность сквозила не только в его внешности, но и в манерах. Одет он был по последней моде, чуть ли не щегольски, хотя, быть может, в этой унылой обстановке любое проявление роскоши могло показаться чрезмерным.
