Сидя рядом с Аароном, слушая, как тот зачитывает свои любимые отрывки из обзора «Роллинг Стоун», и инстинктивно понимая, куда клонится разговор, Кевин чувствовал прилив воодушевления. «Бригада».
Настроение у Аарона как человека маниакально-депрессивного склада менялось с такой же непредсказуемостью, с какой непоколебимостью держались его марксистские убеждения. Он работал с Мартином Бишопом еще в Остине, много лет назад, когда все только начиналось. У него в запасе наверняка было немало всяких историй, но их черед, видимо, еще не наступил.
– Вопрос, который я должен вам задать, Кевин, звучит просто: какова ваша позиция? – спросил он.
– Рядом с вами, конечно же.
– Я хотел сказать, как вы для себя видите будущее? После достижения того, ради чего оказались на этой земле?
Такие вопросы обычно задают на тестировании. Собственно, это и был тест, и здесь Кевин не ошибся. Но вместе с тем он почувствовал некоторый подвох. Бегло осмотрев пространство вокруг барной стойки, где подкрашенные мужики потягивали коктейли, он поразмышлял над беседами, в которых участвовал с тех пор, как осел в этом городе и погрузился в подпольный мир утопических течений. Левых, правых и всех промежуточных. Так много мнений, так много рассуждений и мечтаний о будущем…
Он ответил:
– Я буду знать это, когда сам все увижу.
Его ответ показался Аарону ничуть не хуже остальных.
Две недели назад они втроем как раз пили пиво на квартире Жасмин в Чайнатауне, когда Аарон сообщил хорошие новости.
– Слово сказано, товарищи. Мы должны быть готовы.
– К чему? – спросила Жасмин.
– К тому, чтобы исчезнуть.
Аарон передал номера их телефонов куда надо и объяснил, что скоро – через несколько часов, дней, а может, и месяцев – поступит команда. И они должны быть готовы расстаться со своим прошлым. Оставить все позади.
Это не стало сюрпризом. За истекшие месяцы, когда СМИ усиленно раздували страхи по поводу риторики, характерной для митингов «Бригады», когда имел место инцидент в Сент-Луисе, а в мелких городах то и дело происходили столкновения последователей движения с самопровозглашенными защитниками отечества, это превратилось в одну из любимых тем Бишопа: «Нам нужно создать собственное пространство диалектики. Мы должны организовать свое подполье, где могли бы защитить себя от фашистов, управляющих страной. Когда они явятся по наши души, нам понадобится надежное убежище. У нас должна быть возможность исчезнуть».
До беседы с Аароном Кевин предполагал, что Бишоп говорит о метафорическом подполье. О подполье мысли. Очевидно, это было не так.
Аарон вручил каждому листок бумаги, где было обозначено место встречи и сигнал, который они должны подать, когда за ними заедут. Он приказал, чтобы никто из них ни с кем этой информацией не делился. Даже друг с другом.
– Все слишком серьезно, – объяснил он. – Мы ведь серьезные ребята?
– Абсолютно, – ответил Мур.
Жасмин кивнула и хихикнула.
Теперь, сидя в старом «Понтиаке», мчавшемся вдаль по бесконечному шоссе, Кевин услышал, как водитель, которого звали Джордж – собственно, это все, что он знал об этом человеке, – сказал:
– Я сталкивался с этим дерьмом еще до Бишопа и Миттага.
– Не сомневаюсь, – поддакнул Мур.
Они ехали уже добрый час, обогнув северную оконечность Сакраменто по трассе 80. На шоссе было удивительно пусто.
Джордж покосился на пассажира.
– Ты мне не веришь.
– Я тебя не знаю.
– Но про восемьдесят девятый год наверняка что-то знаешь?
– Мне тогда был всего год.
– Но ты ведь слышал про восемьдесят девятый, верно? Ну то есть у тебя ведь есть какое-нибудь образование, парень? Восток, Запад? Берлинская стена?
– Конечно. Слышал об этом.
– Ну так вот. А мне было уже десять. Хорошо помню, какая тогда поднялась шумиха. Какой был праздник. Отец был просто одержим холодной войной. В восемьдесят втором вырыл убежище на заднем дворе. Между прочим, именно там я лишился девственности. – Водитель подмигнул собеседнику. – Ну, как бы то ни было, пришел тысяча девятьсот восемьдесят девятый: Берлинская стена рушится, и я хорошо помню, как папа смотрит все по ящику. Всех этих ликующих немцев с «кефалями»
[7] и бутылками дешевого шампанского… Отец увидел их и закричал. Как он был счастлив… Тогда он сказал мне, что мир навсегда изменился. И потребовал непременно запомнить тот день. Когда бывшие враги стали друзьями. Когда мечи были наконец перекованы на орала. Такие вот дела. Мне было всего десять лет, но я хорошо помню. Помню, как был взволнован. То есть официально мы уже жили в будущем. В Шангри-Ла
[8]. А потом… – Джордж наклонил голову, и было слышно, как хрустнули его шейные позвонки. – Знаешь, что случилось потом?
– Ну, расскажи…
– А надо ли? Не стоит. У вас ведь был «Макдоналдс» и еще длинный список подобных корпораций, которые неудержимо рвались в новые свободные страны, прибирая к рукам их земли и ресурсы. Вы заполучили толпы выходцев с Востока, стремящихся поскорее разбогатеть. Вы развязали войну в Югославии. Вы медленно, но верно разваливаете Африку. Геноцид в Руанде. У них был шанс, – сказал шофер, пристально глядя на едущие впереди автомобили, – шанс сделать наш мир лучше. Но вместо этого всех ждала та же самая история. Алчность, алчность… Ничего не изменилось. И десятилетия спустя люди с удивлением замечают, что мы снова находимся в состоянии войны. Это надломило моего отца. Черт побери, это едва не сломило меня, к тому же я был еще слишком молод, чтобы все правильно понять. Такая система, как наша – которая не использует шанс на то, чтобы сделать мир лучше, которая видит перед собой лишь сиюминутную выгоду… – Он громко вздохнул. – И ты видишь такое каждый божий день. На текущей неделе это «Плейнс Кэпитал» и IfW. Кое-кому из богатых задниц не захотелось платить налоги, и они взяли да и всучили свои миллиарды теневым банкирам. А те спрятали деньги на новых счетах – под чужими именами. Если бы не подняли шумиху журналисты, будь уверен: никто бы не затеял никакого расследования. – Джордж покачал головой. – Впрочем, неважно. Ни один богатый белый – уж поверь! – не собирается за это заплатить. – Он так сильно сжал руль, что даже суставы на его пальцах побелели. – Такую систему, как эта, нужно просто втоптать в грязь, уничтожить.
Кевин искоса наблюдал за водителем. Сколько лет этому парню? Если было десять в восемьдесят девятом, значит, сейчас тридцать восемь? С немытыми волосами до плеч и с сигаретой в губах он вполне смахивал на восемнадцатилетнего хиппи.
