Над стеной обители вскрикнула птица: громко, отчетливо. Шепот прибоя захлебнулся, внимая жалобе; в расщелине мелькнул рог месяца, недовольно шевельнувшегося на жесткой постели. Камешек сорвался, покатился вниз, мечтая стать лавиной. Так и упал в гальку: камешком. Наивным пустяком, одним из множества. А птица долго молчала, прежде чем крикнуть еще раз: тихо.
Чш-ш-ш…
– Мейстер Филипп! – монах глядел в спину уходящему. Сухие губы еле шевельнулись, треснув словами. Задавая вопрос, он чувствовал себя лишним на этом берегу. – Но все-таки… мы были в Хенинге… утро… И вот – здесь! Как же это, мейстер Филипп?..
– Чудо Господне!.. – не оборачиваясь, ответил Душегуб.
Цистерцианец готов был поклясться: он серьезно.
XLIII
Открыв глаза, Вит сперва ударился в сомнения. На свежую голову в заброшенные монастыри и тайные ходы Душегубов верилось слабо. Однако, проморгавшись, он разглядел скудное убранство кельи, где провел ночь. Ничего общего с мансардой. Свеча на столе умирала, оплыв лужей воска; пламя дергалось в агонии. Мальчишка резво соскочил с лежанки, запалил от меркнущего огонька другую свечу, поменьше, и, сунув ноги в башмаки, выбрался в коридор.
Дверь во двор находилась в каких-нибудь пяти шагах. Слегка приоткрытая, она весело золотилась ковриком теплого света. Вит честно задул свечу (чего зря добро транжирить?!) – и через миг был уже во дворе, зажмурясь от брызнувшего в глаза солнца. Меньше всего задумываясь, куда несут его ноги, пересек дворик, выйдя к внешним воротам. Толкнул створку. Шагнул наружу.
И не сумел сдержать восхищенного возгласа: перед ним было море.
В Хенинге он вместе с дружками ходил на залив. Глазел на стальные волны, поражался обилию воды. Но лезть купаться даже в голову не пришло: осень, знаете ли! Плескаться в мрачной холодрыге Вит был не охотник. Да и залив плохо располагал к купанию: толчея рыбачьих лодок, берег затянут сетями, вывешенными для просушки, а дальше начинается гавань, где швартуются бригантины, галеоны и эти… с веслами… А, вспомнил! Дублон звал их «галерами», всякий раз приговаривая: «Сущий ад!» Сунешься купаться – враз раздавят!
Зато здесь – кр-р-расота!
Море подмигивало тысячами золотых блесток, дыша пряной лаской водорослей, солью и совершенно особенной, морской свежестью; ветер ерошил волосы, всклокоченные со сна… Вода чистая, прозрачная, будто хорошее стекло, и совсем без медуз. Плавать оказалось куда легче, чем в речке. А еще оно и вправду соленое, море. Вит об этом, конечно, слыхал, но, когда на залив ходили, проверять застеснялся.
Наплескавшись вволю, мальчишка выбрался на берег. И, натягивая одежду прямо на мокрое тело, обнаружил в сторонке мейстера Филиппа: тот с улыбкой наблюдал за купаньем.
– Замерз?
– Не-а!
– Первый раз в море?
– Ага!
Как-то само получилось, что Вит забыл добавить к ответам «гере Филипп» или «мейстер Филипп». А Душегуб воспринял это как должное. С ним было легко и ни капельки не страшно. Чего бояться? – он добрый и веселый. К тому же их с Матильдой вылечить собирается!
– Завидую я тебе, парень! Мне б твои годы… Голоден небось? Завтракать пойдем?
– Пойдем!.. А Матильда проснулась? Ей лучше?
– Проснулась. Завтрак нам стряпает. Давай-ка и мы ее порадуем. Как думаешь, вон тот цветок ей понравится?
Филипп ван Асхе указал на верхушку отвесной скалы, где на ветру трепетал розовый венчик.
– Конечно! Красивый…
– Достанешь? Мне туда точно не вскарабкаться.
– Запросто! Я сейчас, я мигом… – Вит кинулся на скалу, что называется, взахлеб. Будто всю жизнь мечтал оказаться на вершине. По правде говоря, на эдакую кручу лезть довелось впервые. Свалишься – можешь сразу отходную заказывать. Но мальчишка об этом не думал. Лез себе и лез, всякий раз безошибочно отыскивая опору для пальцев рук и ног (башмаки он догадался оставить внизу). И все-таки едва не сорвался! У самой вершины гад-камешек, на вид казавшийся вполне надежным, вдруг вывернулся из-под руки. Вит на миг потерял опору, сердце сжалось перепуганным птенцом – но словно кто-то поддержал его, давая передышку: уцепиться, прижаться к скале, восстановить равновесие…
Мальчишка перевел дух. Осторожно покосился через плечо. Как и следовало ожидать, рядом никого не оказалось, а маленькая фигурка Душегуба виднелась далеко внизу. Виту померещилось, что он разглядел тревогу на (…высверк молнии в толще грозовых туч…) лице Филиппа ван Асхе. Решил было помахать хорошему человеку рукой, но вовремя опомнился.
Полез дальше.
Когда, чуть-чуть испуганный (…а навернулся бы?!), но гордый, Вит спустился обратно с цветком в зубах, ему очень захотелось поделиться с мейстером Филиппом пережитым. Рассказать о страхе, о незримой поддержке. Поверит? поймет? Может, он все-таки немножко добрый волшебник? Не сходя с места, взмахнул украдкой чудо-палочкой: не падай! держись!.. Мальчишка отважился посмотреть Душегубу прямо в глаза, и сразу выяснилось: мейстер Филипп крайне взволнован.
– Ах я, старый дурак! Век себе не прощу! Витольд, ты меня не слушай, ладно, вечно мне в голову всякая ерунда приходит!..
«Ага, не слушай! – тайком ухмыльнулся Вит, чувствуя, как от переживаний этого взрослого и опытного человека мальчишечья гордость возносится до небес. – Завтра опять сюда залезу. Мне это раз плюнуть!..»
И они пошли завтракать.
XLIV
Трапезная встретила их шкворчаньем жарящейся яичницы. Судя по ароматам, доносившимся из кухни, яичница намечалась с ветчиной и луком. У Вита слюнки потекли: точь-в-точь волчара Хорт, когда мельник хряка разделывал. Фратер Августин хлопотал у стола. Расставив глубокие тарели, уместные в монастырском рефектории не более памятной перины с подушкой, он задумчиво вертел в руках роскошный дражуар
[30]
– золотой, в форме розетки, с гербами по краям. В конце концов, так и не найдя иного применения сему чуду, монах сложил туда горкой ломти хлеба.
Выглядел цистерцианец осунувшимся, усталым. Белки глаз воспалились, треснули красными прожилками; мешки под глазами набрякли синевой. «Небось тоже голодный!» – посочувствовал Вит, вслух желая святому отцу доброго утра. Однако голод телесный терзал монаха в последнюю очередь. Накануне он провел бессонную ночь. Думал: забегу в библиотеку на минутку, мимоходом! – не тут-то было! Снаружи занялся рассвет, когда фратер Августин опомнился и, прихватив огарок свечи, удалился в поисках места для ночлега. Сон валил с ног, но возбуждение никак не хотело гаснуть. В первую очередь изумлял странный для обители подбор книг.
Ни единого богословского трактата!
Ни одного труда отцов церкви!
