— Днем мы прозрачны и плохо видимы, — любезно сообщил Встала. — Но днем нас обычно не призывают.
— Ты пришел за телом царицы? — неприязненно осведомился Грозный. — Зря! Ищи поживу в другом месте!
Сердце билось спокойно: если россказни о Веталах — правда хотя бы на треть, реальная угроза покойнице или ему самому отсутствует.
— Я пришел вернуть долг, Грозный.
— Не пытайся заморочить мне голову, Живец! Ты и твои собратья — вас всегда интересует одно!
— Почти всегда, — уклончиво возразил Встала. — Да, я хотел бы войти в царицу, но жалкий остаток ее сил меня не прельщает! Я хочу знать: что увидела она девять лет назад, когда князь гандхарвов Читрасена убил своего тезку, царевича Читру! Тогда царица призвала моего брата, чтобы доподлинно выяснить, как это произошло.
— Призвала твоего брата? — ошарашенно переспросил Гангея, боясь поверить словам Живца.
— Ну, не сама призвала, — по-своему истолковал замешательство регента Живец. — Ей помогал один престарелый брахман, который к концу обряда умер.
«Исчезнувший советник! Боги! Это косвенным образом подтверждает слова духа!..»
— Расскажи, что тебе об этом известно, — голос Гангеи был ровным, но внутри регент весь дрожал от возбуждения, как охотничий леопард, взявший след. — Если ты сумеешь убедить меня, я, может, и разрешу тебе сделать то, зачем ты явился.
— Они вызвали моего брата, чтобы он вошел в тело сотника-самоубийцы и показал им последние минуты битвы у Златоструйки, — продолжил Живец.
«Труп Кичаки тогда тоже исчез… Сходится!»
— До этого момента я был рядом, надеясь на поживу, потом брат вошел в сотника, мне же тела не досталось, и я покинул их. Однако вскоре до меня долетел предсмертный крик брата, и я примчался обратно так быстро, как только смог. Брат был мертв, брахман тоже — думаю, старик умер к концу обряда, и брат вошел в его тело, когда труп сотника разложился окончательно… А рядом лежала старуха. Она была без сознания, и я с трудом узнал в ней царицу.
— А еще? Там был кто-нибудь еще?! — почти выкрикнул Гангея.
Черная мара слегка попятилась и пошла чернильными разводами.
— Был, Грозный. Наверняка был. Но я не застал его. И, наверное, мне повезло — трудно убить Веталу, но незваный гость сделал это. И превратил царицу в старуху. Появись я раньше — не говорить нам сейчас с тобой. Грозный…
— Кто? Ты хотя бы догадываешься, кто убийца?
— Догадываюсь, не догадываюсь… Я пришел сюда не за догадками. Мы, вольные Веталы, злопамятны и плохо прощаем обиды…
— Мы, люди, тоже, — Гангея встал и приблизился к Живцу, Ветала качнулся, но остался на месте. — По крайней мере я.
— Тогда позволь мне войти в ее тело — и мы оба заново переживем тот скорбный миг! Я ждал этого момента девять лет!
Мгновение регент еще колебался.
— Хорошо, — выдохнул он, словно всем весом рушась в ледяную воду. — Что я для этого должен сделать?
— Ничего. Просто сказать: «Я разрешаю тебе…»
— Я разрешаю тебе, — эхом откликнулся Грозный. — Входи.
4
— Чудо! — с испугом и восторгом шептались меж собой царедворцы и слуги. — Чудо! Знак богов!
А ты стоял, глядя незрячими глазами в пламя погребального костра, опалявшее душу дыханием запредельности, и вспоминал.
Вспоминал последние слова Веталы перед тем, как Живец покинул тебя.
— Не знаю, как ты, человек, — а я удовлетворен. Твоя женщина сполна рассчиталась с убийцей. И за сына, и за себя, и за моего брата! Да, я удовлетворен, человек. Я узнал, что хотел, и вернул долг. Кто смеет надеяться на большее?! Прощай…
А наутро из покоев, где томилось в ожидании костра тело царицы, раздались испуганные крики челяди.
Ты уже знал, в чем дело.
Слуги увидели мертвую Сатьявати — но такую, какой она была десять лет назад. Молодую женщину, стройную, с гладкой кожей, пахнущей сандалом.
Она была почти как живая. Почти.
Ветала честно вернул долг — с лихвой. Большего он не мог.
Жадные языки Семипламенного Агни лизнули черную плоть царицы — и замерли в недоумении. Миг, другой, и вот уже пламя шарахается прочь, шипя и отплевываясь, заливаемое потоком речной воды. Когда огонь опомнился и разгорелся вновь, гореть, кроме смолистых дров, было уже нечему.
Тело царицы исчезло.
Ты стоял, смотрел на костер — и вдруг на мгновение снова, как когда-то, ощутил себя Индрой-Громовержцем. Владыкой Тридцати Трех, Миродержцем Востока.
Но одновременно ты был богом Смерти-Справедливости, Ямой-Дхармой, Миродержцем Юга, и рядом с тобой стояла Морена-Смерть, глядя в огонь блестящими глазами.
А еще ты был кем-то другим, древнее Локапал, древнее Смерти, капли сочились меж пальцев, капли Предвечного океана, капли из кувшина Времени, ермолка солнца сползла на ухо, и тебе показалось, что, еще одно усилие — и ты вспомнишь его, узника, запертого в темнице твоей души, вспомнишь что-то очень важное… Но ты моргнул, и все померкло: у костра стоял регент Хастинапура, Гангея, Грозный, Дед…
Да, теперь уже действительно — дед.
У тебя подрастали внуки, ради которых стоило жить дальше. Потому что они и только они были настоящей Великой Бхаратой.
Осознание этого было подобно экстазу первого соития.
5
…Когда родились те три мальчика, Слепец, Альбинос и Видура-Праведник, земля стала плодородной, а урожаи — обильными. Рабочий скот был весел, животные и птицы — радостны, гирлянды цветов были душисты, а плоды вкусны. Все были храбры и сведущи, добры и счастливы, и не было там грабителей, склонных к беззаконию. Лишенные гордости, гнева и жадности, люди способствовали успеху друг друга, царила высочайшая справедливость.
И в той счастливой стране, охраняемой отовсюду Грозным при помощи оружия, были выстроены многочисленные жилища для брахманов, и стала прекрасной та держава, отмеченная сотнями алтарей и расширенная посредством захвата чужих владений.
И покатилось по миру колесо святого Закона, установленного Грозным…
Тысячи лет подряд сказители будут повторять друг за другом эти слова, не изменив даже запятую, на память цитируя «Великую Бхарату» — и слушатели станут внимать, повторяя про себя:
— И в той счастливой стране, охраняемой отовсюду Грозным при помощи оружия… и расширенной посредством захвата чужих владений…
Слушателям будет очень хотеться хоть миг пожить в той счастливой стране.
И услышать грохот колеса святого Закона, даже если это будет последнее, что они услышат в своей жизни.
КНИГА ПЕРВАЯ
ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ
Бали сказал:
