И не только мне.
— Мудрец подкрался незаметно, — выдавил я, проглотив наконец сому, вставшую поперек горла. — Присаживайся, Наставник… Не желаешь ли вкусить со мной благого напитка?
— Желаю, — с ехидцей ухмыльнулся Брихас, усаживаясь напротив. — Только без твоих отвратительных яджусов.
Сейчас он был, как никогда, похож на престарелого самца кукушки, уставшего от любовных песен и пересчитывания чужих лет.
Я немедленно наполнил вторую чашу для жреца — благо напиток в кувшине был обычный, незаговоренный.
Отхлебнули. Помолчали.
— Может, все же расскажешь мне, старику, что не дает тебе покоя, мальчик мой? — поинтересовался наконец Словоблуд, оглаживая гирлянды на шее. Глаза его в этот момент стали серьезными и очень внимательными.
Я не обиделся. Привык. Кроме того, по сравнению с ним я действительно был еще мальчишкой.
И буду.
— Расскажу, — немного подумав, кивнул я, подливая в обе чаши из кувшина, третья чаша сиротливо притулилась сбоку, словно ожидая кого-то. — То, что я вдруг начал моргать и умываться, ты, наверное, уже знаешь?
— Знаю.
Даже тени улыбки не возникло на морщинистом лице. Так выслушивают сообщения о начале войны и передвижениях войск противника.
— Тогда остается рассказать тебе, что я выяснил, войдя в Свастику Локапал.
— Тебе это удалось? — Теперь в голосе мудреца звучало легкое удивление.
— А почему это не должно было мне удаться? — в свою очередь изумился я. — Раньше получалось — и теперь получилось! Правда, не сразу… Ладно, замнем. Слушай же внимательно, Идущий Впереди…
Я задумался, решая, с чего начать.
И начал с Юга. С Преисподней.
ЮГ
Муж необорный, могучий, в багряной одежде,
С веревкой в руках, пепельно-бледный, огнеокий, страшный…
…Яма на миг задержался у переправы через Вайтарани
[15]
. Удивительно! — но богу показалось, что впереди, над возникшим по велению Адского Князя мостом, мелькнула оскаленная пасть. Щербатый рот гиганта, сотканный из огня, с пламенными зубами-змеями, которые извивались в предвкушении поживы.
На вечно хмуром лице Ямы появилось что-то похожее на брезгливость. Он отродясь не видывал у себя в аду подобной пакости! «Померещилось, что ли?» — подумал бог, и мысль эта показалась чуждой Петлерукому Яме. Не его мысль! Миродержцу Юга, богу Смерти и Справедливости, никогда еще ничего не мерещилось.
Тогда что ж это за огненная тварь завелась в его владениях?!
Кинкары
[16]
шалят?
Бог решительно двинулся вперед. Однако перила моста перед ним ожили, прорастая пляской клыков, пучина Вайтарани вздыбилась горбом, в лицо Князю Преисподней пахнуло гнилостным жаром… Яма негодующе вскрикнул, отшатываясь назад, — и в следующее мгновение понял, что происходит.
Нападение!
Вызов из Безначалья!
Разверстая, словно пылающая печь, пасть уже смыкалась вокруг него, но теперь Яма точно знал: это всего лишь иллюзия, мара — настоящая битва — развернется не здесь.
Бог, презрительно усмехнувшись, очертил перед собой левой рукой круг. Он давно привык быть левшой, потому что вместо правого запястья из предплечья Князя росла удавка. Смертельная для любого живого существа Петля Ямы. Жизни самого бога это не облегчало, но в бою Петлерукий Яма был страшен. Пространство внутри круга испуганно замерцало, зарябило, как подсвеченная гладь водного зеркала — и Миродержец Юга без колебаний шагнул внутрь.
В простор над Предвечным океаном.
Невидимые кольца змея-гиганта мгновенно оплели его тело, не давая шевельнуться, и проклятая тварь начала постепенно сжимать скользкие мускулы. В глазах потемнело, во мраке, словно звезды, роились мириады огненных пастей, они надвигались отовсюду, приближались вплотную, и Богу Смерти стало страшно.
Яма закричал.
Крик резко прозвучал во тьме, разбудив кого-то спавшего глубоко внутри, на самом дне личной Преисподней Адского Князя, — и чужак приподнялся в гибнущем Локапале, озираясь по сторонам.
Громоподобный рев потряс Безначальные своды. В ужасе шарахнулись прочь свинцовые воды Прародины, затрещали под чудовищным напором кольца в чешуе, Петля Ямы хлестнула наотмашь, воздух прахом осыпался вниз, в Океан, а в левой руке разъяренного бога возник всесокрушающий Молот Подземного мира, единственный удар которого разметал в клочья призрачную гадину.
— Кто ты, дерзнувший?!! — зарычал Яма, дрожа от переполнявшего душу бешенства. — Покажись!
Гулкая издевательская тишина была ему ответом.
Шаг — и Яма вновь стоял у переправы через Вайтарани.
Пасть над мостом исчезла, и лишь в тающей пелене колыхалось странное видение.
Яма всмотрелся.
Поле боя. Замерло, стынет в ознобе неподвижности: задрали хобот трубящие слоны, цепенеют лошади у перевернутых колесниц, толпятся люди, забыв о необходимости рвать глотку ближнему своему… И могучий седобородый воин умирает на ложе из оперенных стрел. Множество их торчит из его тела, сплетаясь с теми, что составляют ложе умирающего, и трудно разобрать, которые из стрел образуют ложе, а которые — пьют остатки жизни из грозного некогда, а ныне беспомощного витязя. Стоят вокруг понурив головы израненные соратники, провожая в последний путь своего предводителя, и бьет рядом невиданный родник, тонкой и чистой свечой устремляясь в небо.
Старый боец устало вздохнул, веки смежились, чело разгладилось, и безмятежное спокойствие снизошло на его лицо.
Лицо мертвого.
Больше Яма ничего не видел.
4
— А теперь послушай, что случилось с Повелителем Пучин Варуной, — помолчав, вновь заговорил я, стараясь не глядеть в глаза Наставнику.
Крылось в этих глазах что-то такое, отчего даже мне, Индре-Громовержцу, было зябко заглядывать в их глубину.
И, стремясь избавиться от неприятного ощущения, я снова принялся рассказывать.
ЗАПАД
Темно-синий, как туча,
властитель водной шири,
обладатель тенет неизбежных,
Владыка загробного мира гигантов…
…Варуна так и не понял, что заставило его обернуться.
Бог привычно скользил по зеленовато-лазурной поверхности океана (о, не Предвечного! — обычного, земного…), удобно расположившись в мягком седле с высокой лукой. Подпруги седла сходились под брюхом любимой белой макары
[17]
Водоворота. Ничего особенного, обычная вечерняя прогулка на сон грядущий. Лучший способ отрешиться от забот прожитого дня, в очередной раз слиться с красотой океана, что мерно дышит предзакатной негой, и, отринув суетность мира, немного поразмышлять о Вечном.
