— Ты… ты ведь не откажешь мне?
Сатьявати и сама не понимала, что на нее нашло, но остановиться уже не могла — да и не хотела. Этот парень был первым, кто не воротил от нее сморщенный нос, кто же тогда, если не он?!
— Нет, но без брака… грех…
— Считай, что мы вступаем в брак по обычаю гандхарвов, по любви и взаимному согласию, — с улыбкой прошептала девушка, прижимаясь к нему всем телом и дыша рыбой, но, странное дело, юноша не обратил на запах никакого внимания.
Сари само соскользнуло с нее, оба повалились на дно челна, едва не перевернув утлую посудину — и зверь, присутствие которого Гангея все чаще ощущал в себе, очнулся от дремы.
Впрочем, Сатьявати сейчас тоже скорее напоминала пантеру в течке, чем скромную девушку-перевозчицу! Она царапалась и визжала в припадке сладострастия, она впускала юношу в себя и с силой отталкивала назад, оставляя на плечах Гангеи кровоточащие следы ногтей, оба любовника попеременно оказывались то снизу, то сверху, челн раскачивался так, что оставалось только диву даваться, почему посудина до сих пор держится на плаву. Однако дивиться было некому. Соглядатаев поблизости не наблюдалось, а юноша и девушка были согласны утонуть, но остаться единым целым.
Вчерашняя чета леопардов могла бы позавидовать звериной страсти, внезапно проснувшейся в этих двоих!
Ганга раскачивала челн, относя его к месту слияния с Ямуной, и кувшинки у кромки островов стыдливо отводили венчики в сторону.
3
Когда все закончилось, вы оба без сил повалились на дно челна, приходя в себя после случившегося. Сердца бешено стучали, дыхание с хрипом вырывалось наружу, и прошло довольно много времени, прежде чем ты удивленно принюхался.
В челне отчетливо пахло благородным сандалом. Не рыбой, не рекой, не разгоряченными телами — сандалом!
Тебе показалось, что ты грезишь наяву. Втянул воздух, раздувая ноздри — но нет, ошибка исключалась!
Чудо! Свершилось чудо! И это совершил ты, Гангея, сын богини, ученик великого Парашурамы?
— Тебе плохо? — с почти материнской тревогой спросила Сатьявати, приподымаясь на локте.
— Мне хорошо, Сатьявати! Мне хорошо-о-о!!! — Не сдержавшись, ты выкрикнул это во все горло, и эхо далеко разнеслось над водами двух рек. — Нам больше не нужен подвижник, который избавит тебя от рыбьего запаха! В преисподнюю подвижников! Ты пахнешь санда-а-а-лом!..
Кровавые воды Ямуны струились вдоль челна.
После безумной вспышки страсти у Сатьявати почти не осталось сил, и Гангея сел на весла. За то время, пока они занимались любовью, челн успело отнести довольно далеко, так что грести пришлось долго. Наконец днище проскрежетало по песку, и утлая скорлупка ткнулась носом в берег.
— Заедешь за мной через три дня? — спросил Гангея, спрыгивая на песок и глядя мимо девушки.
Торжество плоти прошло, и теперь юноше было стыдно.
— Заеду, — еле слышно отозвалась Сатьявати, плотнее запахиваясь в порванное сари.
Похоже, ее обуревали сходные чувства.
— Чем это воняет? — вдруг сморщила она нос. Гангея огляделся. У самого берега на песке валялась дохлая рыбина, выброшенная прибоем.
— Рыбой! — рассмеялся юноша.
— Я… я никогда раньше… — растерянно проговорила девушка.
Присев на корточки, она подобрала мокрую палку и ткнула раздвоенным концом в рыбу.
— Ой! — дошло вдруг до нее. — Значит, и от меня все время ТАК пахло?!
— Что ты?! — Гангея едва не расхохотался, видя ужас в глазах девушки.
Но Сатьявати уже оттолкнулась веслом от берега и теперь лихорадочно гребла прочь. А ученик Рамы-с-Топором стоял на берегу и глядел ей вслед.
Когда он собрался повернуться и направиться к полуразрушенному ашраму, с середины реки до него слабо донесся крик девушки:
— Как тебя зову-у-ут?!
И тут уснувший после случки зверь на мгновение проснулся снова.
— Парашура-а-ама! — заорал Гангея, и сам испугался.
С чего бы это ему пришло в голову так подшутить над учителем и девушкой? Впрочем, юноша не был уверен, расслышала ли его Сатьявати.
Три дня Гангея честно постился, совершал омовения, возносил молитвы богам, читал мантры и тексты из Священных Вед, медитировал, а в промежутках между всем этим приводил в порядок ветхий ашрам.
Он был готов выстроить вместо ашрама дворец, лишь бы воспоминания о Сатьявати хоть на миг оставили его в покое! Аскет перед очищением, подобно дикому зверю, охваченный приступом страсти, терзает женщину в раскачивающейся на волнах лодке?!
Животное!
Но, с другой стороны… Ведь был же знак свыше! Разумеется, был — если после близости с ним, Гангеей, девушка наконец избавилась от врожденного проклятия, истока всех ее бед и несчастий! Значит, он поступил правильно?
Или нет?!
Или…
Или-лили! Нечего сказать, хорош подвижничек…
4
Три дня очищения пролетели стрелой, напоминая скорее трехдневное заключение в клетке наедине с хищной кошкой-совестью, и, выйдя наутро из ашрама, Гангея обнаружил идущий к острову челн.
Сердце учащенно забилось, но юноша чудовищным усилием воли заставил себя успокоиться. Не хватало еще сорваться перед последним испытанием! Тогда все очищение — шакалу под хвост!
Однако вместо девушки в челне обнаружился кряжистый детинушка лет сорока, с дико волосатыми руками, достойными царя обезьян. Облачен он был в неожиданно нарядное дхоти с узорчатой каймой по краю подола. А бородатая физиономия прямо-таки излучала полнейшее равнодушие к Гангее и его терзаниям.
— Тебя, что ль, везти? — осведомился перевозчик.
— Меня, — кивнул Гангея, забираясь в челн. И не удержался: — А где девушка?
Борода собеседника встопорщилась частоколом: видимо, так он улыбался.
— Эх, парень, — многозначительно начал детина издалека и не удержался, вывалил единым махом: — На нее, на мою Сатьявати, снизошла благодать божественного мудреца Парашары
[44]
!
«Недослышала! — с облегчением понял Гангея. — Ох, как кстати! Пусть теперь все и валят на этого Парашару! Ему-то, если он вообще существует, уж точно без разницы!»
— Сей достойный подвижник избавил мою приемную дочь от дурного запаха, наделив взамен своим благословением и ароматом сандала, — вещал меж тем перевозчик, размеренно погружая весло в воду. — И дочь моя возвратилась в родимый поселок, где и была принята с почетом! Но памятуя о тебе, юноша, она велела мне приплыть сюда и перевезти на тот берег: мудрецы мудрецами, благословения благословениями, а крокодилы — крокодилами!
