— Я схожу за отцом и узнаю, что ей нужно.
В дверях Джереми отступил, давая дорогу Дженни и Люси. И сразу направился в угол, где часом раньше оставил инвалидную коляску отца, и подкатил ее к столику.
Хоуп встала, обогнула стол: хотела поцеловать Джека на прощание и получить поцелуй в ответ.
— Поторопись, отец! — сказал Джереми. — Мне надо вернуться в офис.
— Я тебе позвоню, — сказал Джек Хоуп, — и мы пообедаем.
Хоуп снова обернулась к Норе, зашевелила губами.
— Джули, замолчи ради бога! — сказала Нора, и дочка завизжала еще громче. — Что, мама, что ты говоришь?
Хоуп показала пальцем на туалет.
Нора разыграла пантомиму: «Я тебе нужна?» — ткнула пальцем в себя, «С тобой пойти?» — показала на Хоуп. Та покачала головой. «Кафе Прованс» было выбрано не в последнюю очередь и потому, что туалеты там помещались не в подвальном, куда надо спускаться по длинной лестнице, а на первом этаже.
Хоуп открыла дверь в туалет и увидела в зеркале над раковиной, что ее волосы высвободились из-под заколок. Она вынула все заколки и стояла, не отрывая глаз от старухи с седыми по-девичьи распущенными волосами, ниспадающими на плечи, видела то, что могла бы увидеть Диана Арбус
[10], ужаснулась, и от ужаса в ней снова пробудилось любопытство: «У меня тоже есть тема: старость глазами Арбус» — она предвкушала, как расскажет об этом Джеку, когда Джереми и Норе в следующий раз будет с руки отвезти их на обед в «Кафе Прованс».
Дженни
Лето, Манхэттен застыл в забытьи, разнеженный и меланхоличный: разъехались друзья и подруги, кто за границу, кто в свой домик у озерца, кто поближе к океану. Эти послеполуденные часы целиком принадлежат Дженни. Ни один человек в целом мире — кроме, пожалуй, Люси — не знает, что она идет по «той самой Пятой авеню», как называл ее Генри Джеймс, всего лишь гость в ее родном городе. Новые стеклянные громады в очередной раз изумляют Дженни. Когда этот да и следующий за ним кварталы успели обветшать, огрубеть? Очарование старых зданий сопровождает ее путь навстречу солнцу. Здесь, за огромным зеркальным стеклом, находится единственная в своем роде, восхитительная, поражающая воображение, полупрозрачная, хлопчатобумажная блузка с упоительными рукавами-крылышками ценой в тысячу долларов.
Дженни продолжает путь, минует магазин за магазином, пока усилием воли не заставляет себя войти в один из них через высокие двустворчатые стеклянные двери. Интерьер работы Гери
[11].
Дженни Бернстайн инстинктивно втягивает голову в плечи — не от этого ли лицо скучающей продавщицы дорогого магазина на Мэдисон-авеню приобретает сходство с мордой жующего жвачку верблюда? Такая продавщица нюхом чует: на периферии ее владений замаячил не тот клиент, а по сути и вовсе не клиент.
Глядя в неприветливые глаза продавщицы, Дженни улыбается.
— О таком, — говорит она, — я мечтала еще девочкой. Настоящее вечернее платье! — Нежная ткань чайного цвета струится по ее руке. — Как бы мне хотелось купить платье такой расцветки для дочери! Вот только девушка предпочтет сдохнуть в канаве, чем надеть платье, которое выбрала для нее мама, — щебечет Дженни. — Но я могла бы купить платье для себя, и тогда дочка глядишь, и одолжит его, правда?
Дошел ли до продавщицы с Мэдисон-авеню намек Дженни? Выражение ее лица меняется. Начинается игра — так Джо некогда развлекал маленькую Бети. Его лицо принимало трагическое выражение, затем он движением руки вверх словно стирал его, обнажив свою вечную ухмылку. Деланная улыбка продавщицы означает готовность услужить покупателю, он может оказаться и небезнадежным: если юная леди брюнетка, эти золотистые тона ей будут к лицу.
— Она рыжеватая блондинка, как святой Юлиан.
Очень красиво, уверена продавщица, такой цвет — отличное дополнение.
— Думаю, вы правы, — соглашается клиент, — хотя шелк чайного цвета противоречит ее политическим убеждениям.
Улыбки как не бывало — лицо продавщицы с Мэдисон-авеню отражает крайнее разочарование. Она немолода; ее жалованья без вознаграждений от продажи товара клиентам, отъехавшим за границу, в домик у озерца или поближе к океану, хватает лишь на скудное существование. Образ пережившей фиаско продавщицы сопровождает Дженни, пока она поднимается по эскалатору в отделы эксклюзивных моделей. Он запашком витает над коллекциями с именами модельеров, хорошо известных тем, кто способен по достоинству оценить человеческий гений, воплощенный в окрыленных хлопчатобумажных блузках в сочетании с прозрачными юбочками длиной в двадцать сантиметров и пальто разнообразных расцветок (ни вам, ни мне не придет в голову их сочетать), в тканях с отливом небесного цвета, / С золотом солнца и зеленью лета, / Крапчатых, в мушках, пушистых и гладких, / Тусклых и ярких, холодных и жарких — во всем том, что (продавщица сразу догадалась — и не ошиблась) Дженни не собирается покупать, так что Бети никогда не наденет на Золушкин бал платье чайного цвета.
Бети
Бети пыталась разыскать мать, но никто не, знал, куда Люси ее повела. Мобильного телефона ни у одной из них не было, и только ближе к вечеру, когда Дженни пришла домой, она узнала, что Джо стало тяжело дышать и «скорая» увезла его в отделение неотложной помощи клиники «Ливанские кедры».
Когда Дженни с осунувшимся, иссохшим от ужаса лицом протиснулась сквозь занавес в кабинку мужа, Джо по обыкновению ухмылялся ей с больничной койки, и Бети, отойдя от испуга, оставила его в покое.
— Еще в обед, когда ты пришла в офис, он понял, что с ним неладно, — кипятилась Бети, — и все равно продолжал распаковывать свои апокалипсисы!
— Мы говорим себе, — сказал Джо: — «Если я делаю то, что делаю, когда у меня все в порядке, значит, у меня все в порядке».
— Чему ты улыбаешься! — Бети была вне себя.
— Ну Бети! — одернула ее Дженни.
— Я еще жив, — сказал Джо.
— А ты знаешь, как Эл тебя называет за глаза? Ухмылкин!
— Бет, прошу тебя!
— А Бенедикт говорит, ты родился с этой ухмылкой античной маски.
В палату вошла доктор Мириам Хаддад, миловидная молодая женщина. В руках она держала историю болезни Джо.
— Все ваши витальные параметры в норме, но доктор Стимсон, заведующий отделением, хотел бы оставить вас до понедельника в надзорном отделении. Понаблюдать, что и как.
— Бети, дорогая, — говорит назавтра Дженни, — ну зачем тебе здесь сидеть? Никакой необходимости тут нет.
— Если так, почему ты не уходишь? — возражает Бети. — Если ты остаешься, с какой стати мне уходить?
