Да уж. В Поясе мы использовали ее для буксировки: ничто не сравнится в легкости и прочности. Эта нить была почти невидимой, но резала сталь.
— С реактивами он стал работать, только закончив почти все. Он рассказал мне, что четыре года занимался конструированием молекул в компьютере. Самой сложной проблемой были концы молекулярной цепочки. Наконец он сообразил, что цепь начнет распадаться с концов в тот самый момент, как закончится ее синтез. В итоге получив желаемый результат, он подрядил промышленную химическую лабораторию, чтобы ее изготовили. Вот к чему я веду, — продолжал Экс. — Когда он понимал, чего добивается, то нанимал людей, чтобы сделать конкретную вещь. И эти люди должны были разбираться в том, что они делают. Он был знаком с лучшими физиками, химиками и специалистами по теории поля на всей Земле и в Поясе.
Как Полина? Как Бернат Петерфи?
— Да, Полина сделала для него одну работу. Не думаю, чтобы она опять за это взялась. Она не хотела оставлять всю славу ему. Она предпочитает работать на себя, и я ее не обвиняю.
— А кто еще, по вашему мнению, мог желать смерти Рэймонду Синклеру?
Экс пожал плечами:
— По-моему, это ваша задача. Рэй никогда не любил делиться. Может, кто-то из тех, с кем он работал, затаил на него обиду. А может, кто-то пытался похитить этот его последний проект. Я слабо представляю себе, что он пытался сделать, но если бы это получилось, то являло бы собой фантастическую ценность, и не только в денежном смысле.
Вальпредо что-то промычал, намекая, что он заканчивает с вопросами. Я поинтересовался:
— Вы не будете возражать, если я задам вопрос личного характера?
— Говорите.
— О вашей руке. Как вы ее потеряли?
— Я таким родился. Дело не в плохой наследственности, просто неудачная беременность и роды. Я появился на свет с одной рукой и куриной косточкой вместо другой. К тому времени, когда я стал достаточно взрослым для трансплантации, я понял, что не желаю этого делать. Хотите, прочитаю вам стандартную речь?
— Нет, благодарю. Но мне интересно, насколько хороша ваша искусственная рука. Сам я хожу с трансплантатом.
Экс внимательно изучил меня, видимо в поисках признаков моральной деградации.
— Полагаю, вы из тех людей, которые продолжают голосовать за все новые и новые применения смертной казни за самые обычные проступки?
— Нет, я…
— Если в банках органов кончатся преступники, вы окажетесь в затруднении. Вам придется жить со своими ошибками.
— Вовсе нет. Я один из тех, кому удалось заблокировать второй закон о замороженных и спасти эту группу людей от отправки в банки органов. И я зарабатываю себе на жизнь охотой на органлеггеров. Но у меня нет искусственной руки. Возможно, причина в моей щепетильности.
— Вы брезгуете быть на какой-то процент механизмом? Я слышал о таком, — сказал Экс. — Но вы можете быть брезгливым и в обратном смысле. Все, что во мне, — мое, а не части мертвеца. Я признаю, что осязание не точно такое же, но почти столь же хорошее. И вот, взгляните…
Он положил руку мне на плечо и сжал.
Мои кости словно сдвинулись. Я не вскрикнул, но сдержаться было нелегко.
— И это не вся моя сила, — заметил он. — И она весь день со мной. Эта рука не устает.
Он отпустил меня.
Я поинтересовался, не позволит ли он осмотреть его руки. Он не возражал. Но Экс не знал о моей иллюзорной руке.
Я прозондировал хитроумные пластмассы в поддельной руке Экса, кости и мышечную структуру настоящей. Главным образом меня интересовала вторая.
Когда мы вернулись к машине, Вальпредо спросил:
— Ну и как?
— С его настоящей рукой все в порядке, — сказал я. — Шрамов нет.
Вальпредо кивнул.
Но пузырь ускоренного времени не повредит пластику и батареям, подумал я. А если Экс намеревался спустить пятидесятифунтовый генератор на два этажа на нейлоновой нити, у его искусственной руки хватило бы силы.
Петерфи мы позвонили из машины. Он оказался дома. Это был смугловатый человек небольшого роста, с невыразительным лицом и прямыми иссиня-черными волосами, уже начинающий лысеть ото лба. Его глаза мигали и щурились, словно от слишком яркого света, а вид был какой-то помятый, будто он спал в одежде. Не потревожили ли мы его послеобеденный сон?
Конечно, он будет рад помочь полиции в расследовании убийства.
Многоквартирный дом Петерфи представлял собой брус из стекла и бетона, воздвигнутый на утесе Санта-Моники. Его квартира выходила окнами на море.
— Дороговато, зато вид того заслуживает, — заметил он, усаживая нас в кресла в гостиной.
Занавеси защищали комнату от послеполуденного солнца. Петерфи успел переодеться. Я заметил бугорок под левым рукавом, где к кости крепились капсула с инсулином и автоматический дозатор.
— Итак, что я могу для вас сделать? Вы вроде бы не упоминали, кто убит.
Вальпредо сообщил. Петерфи был потрясен.
— Бог ты мой! Рэй Синклер! Но как теперь это отразится на… — Он осекся.
— Пожалуйста, продолжайте, — сказал Вальпредо.
— Мы работали вместе над одним делом. Нечто… революционное.
— Межзвездный двигатель?
Он был изумлен. После некоторой внутренней борьбы произнес:
— Да. Это, вообще-то, держалось в секрете…
Мы признались, что видели машину в действии. Разве поле, сжимающее время, может служить межзвездным двигателем?
— Дело обстоит не совсем так, — сказал Петерфи. Он опять боролся с собой. Наконец продолжил: — На свете всегда были оптимисты, полагавшие, что если даже масса и инерция в человеческом опыте всегда связаны между собой, это не обязательно должно быть универсальным законом
[25]. Рэю и мне удалось создать условия для снижения инерции. Понимаете ли…
— Безынерциальный привод!
Петерфи энергично закивал:
— В сущности, да. А машина цела? Иначе…
Я заверил его, что да.
— И хорошо. Вот что, если она уничтожена, я мог бы ее восстановить. Ее изготовлением в основном занимался я. Рэй предпочитал работать умом, а не руками.
Посещал ли Петерфи Синклера прошлым вечером?
— Нет. Я пообедал в ресторане на берегу, потом дома смотрел голограммную стену. А на какое время мне нужно алиби? — спросил он.
Вальпредо сказал ему. Шутливая улыбка сменилась нервной гримасой. Нет, он покинул «Кольчугу» около девяти, и не может доказать, что после этого находился дома.
