Представляет ли он, кто мог желать смерти Рэймонду Синклеру?
Петерфи явно не хотел обвинить кого-либо напрямую. Естественно, мы должны были это понять. Это может быть кто-то, с кем Рэй работал в прошлом, или кто-то, кого он оскорбил. Рэй считал большинство представителей человечества круглыми идиотами. Пожалуй, нам стоит расследовать дело о снятии запрета для брата Рэя.
— Для Эдварда Синклера? — спросил Вальпредо. — Что за история?
— Мне бы очень хотелось, чтобы вы ее услышали от кого-либо другого. Может, вы знаете, что Эдвард Синклер был лишен права иметь детей ввиду наследственного порока сердца. У его внука он тоже есть. Вот и возник вопрос, сам ли Эдвард сделал работу, которая позволила ему получить разрешение.
— Но ведь это было сорок-пятьдесят лет назад. Как это могло сейчас вылиться в убийство?
Петерфи терпеливо объяснил:
— Эдвард получил разрешение иметь ребенка за заслуги, согласно Законам о деторождении. Сейчас у него уже два внука. А вдруг это дело решат пересмотреть? Тогда его внуки утратят право иметь детей. Они станут незаконнорожденными. Даже могут лишиться права наследования.
Вальпредо кивал:
— Да, да. Хорошо, мы все это проверим.
Я заметил:
— Вы и сами не так давно подавали прошение о снятии запрета. Полагаю, что ваш… э-э…
— Да, у меня диабет. Это вовсе не влияет на мою жизнь. Знаете ли вы, как долго для борьбы с диабетом используется инсулин? Почти двести лет! Ну и что, если я диабетик? Или ими будут мои дети? — Он гневно уставился на нас, но не получил ответа. — Однако Закон о деторождении запрещает мне иметь детей. А знаете ли вы, что от меня ушла жена из-за отказа в снятии запрета? А ведь я имею заслуги. Моя работа о плазменных потоках в солнечной фотосфере… Хотя ладно, что ж я буду читать вам лекцию? Но моя работа позволяет предсказывать картину протонных бурь вблизи любой звезды класса G
[26]. Все колониальные миры передо мной в долгу!
Мне подумалось, что это преувеличение. Протонные бури в основном влияют на горные разработки среди астероидов.
— А почему вы не переехали жить в Пояс? — спросил я. — Вас бы вознаградили по достоинству. И там нет Закона о деторождении.
— Вне Земли я заболеваю. Дело в биоритмах; к диабету это не имеет отношения. От нарушений биоритмов страдает половина человечества.
Мне стало его жаль.
— Вы все еще можете получить разрешение. За работу над безынерциальным приводом. Не вернет ли это вам жену?
— Не знаю… Сомневаюсь. Два года миновало. И вообще, никогда не угадаешь, на чью сторону склонится Коллегия. В тот раз я тоже полагал, что получу разрешение.
— Вы не будете против того, чтобы я осмотрел ваши руки?
Он уставился на меня:
— Что-что?
— Я хотел бы осмотреть ваши руки.
— Очень странная просьба. Зачем?
— Весьма вероятно, что убийца Синклера вчера повредил себе руку. Я хотел бы напомнить вам, что действую в качестве сотрудника полиции ООН. Если вы пострадали от косвенных эффектов межзвездного двигателя, который мог использоваться для колонизации планет, и скрываете улики в деле… — Я умолк, потому что Петерфи встал и начал стягивать рубашку.
Выглядел он невесело, но хорошо держался. Руки на вид были в полном порядке. Я провел по ним ладонями, согнул в локтях и запястьях, ощупал суставы. А воображаемыми пальцами провел по костям под плотью.
В трех дюймах ниже плечевого сустава кость выглядела узловатой. Я прощупал мышцы и сухожилия…
— Ваша правая рука трансплантирована, — сказал я. — Это произошло, должно быть, полгода назад.
Он раздраженно мотнул головой.
— Знаете ли, такие же шрамы появились бы оттого, что мне пришили мою же собственную руку.
— Так вот что произошло?
Гнев сделал его речь более четкой.
— Да. Я проводил эксперимент. Произошел взрыв. Руку почти оторвало. Я наложил жгут и забрался в автоврач, прежде чем потерял сознание.
— Можете доказать?
— Сомневаюсь. Я никому не рассказывал об этом происшествии, а записей автоврач не ведет. Полагаю, это вы должны что-то доказывать.
— Угу.
Петерфи натянул рубашку:
— С этим вопросом все? Я глубоко сожалею о смерти Рэя Синклера, но не вижу ее взаимосвязи с моей собственной глупостью шестимесячной давности.
Я тоже не видел. Мы ушли.
И снова в машину. Было семнадцать двадцать; на пути к местожительству Полины Уртиель мы успели бы подзакусить.
— Думаю, это трансплантат, — сказал я Вальпредо. — И Петерфи не хочет в этом признаваться. Должно быть, он обращался к органлеггеру.
— Зачем бы ему так поступать? Получить из общественных банков органов руку несложно.
Я обмозговал это:
— Вы правы. Но при нормальной пересадке останется запись. Что ж, это могло произойти и так, как он сказал.
— Н-да.
— А как вам такая идея? Он проводил какой-то неразрешенный эксперимент. Что-то могущее нанести вред городу. Или даже какие-то опыты с излучением. Он получил радиационный ожог руки. Если бы обратился в общественные банки органов, его бы арестовали.
— Тоже подходит. А мы сможем это доказать?
— Не знаю. Хотелось бы. Он вывел бы нас на тех, с кем имел дело. Покопаемся. Глядишь, и выясним, чем он занимался полгода назад.
Полина Уртиель открыла дверь в ту же секунду, как мы позвонили.
— Привет! Я сама только что вошла. Хотите что-нибудь выпить?
Мы отказались. Она провела нас в небольшую квартирку, где немалая часть мебели складывалась и уходила в потолок. В настоящий момент имелись диван и кофейный столик; прочее существовало в виде контуров на потолке. От вида за пейзажным окном кружилась голова. Уртиель жила у верхушки Иглы Линдстеттера, на триста этажей выше мужа.
Она обладала высокой и изящной фигурой. Черты ее лица для мужчины выглядели бы женственными; женщина же сочла бы их мужественными. Высокая грудь — то ли из плоти, то ли из пластика — в любом случае была пересажена хирургически.
Закончив смешивать для себя изрядную порцию коктейля, Уртиель присоединилась к нам на диване. Начались вопросы.
Представляет ли она, кто мог желать смерти Рэймонду Синклеру?
— Не очень. А как он умер?
— Кто-то проломил ему череп кочергой, — ответил Вальпредо.
Раз он решил не упоминать генератор, я тоже не буду.
