Мы ухитрились проверить еще троих из верхней дюжины, когда они проходили медицинское обследование. Безрезультатно.
Наши проверки телестудий дали мизерные результаты. «Кларк и Нэш» прогоняли через Эн-би-эй немало рекламных роликов. Прочие рекламные фирмы могли подобным же образом оказывать влияние на другие студии, передающие станции и кассетные журналы новостей. Но мы-то разыскивали репортеров, возникших ниоткуда, с выдуманным или несуществующим прошлым. Экс-органлеггеры на новой работе. Мы никого не нашли.
Как-то в свободный полдень я позвонил в институт Меннинджера. Шарлотта Чемберс по-прежнему пребывала в ступоре.
— Я пригласил поработать со мной Лаундеса из Нью-Йорка, — рассказывал мне Хартман. — У него голос точно как ваш и большой опыт. Шарлотта пока не реагировала. Мы вот думаем: может, дело в том, как вы разговаривали?
— Вы имеете в виду акцент? У меня канзасский выговор с примесью западнобережного и поясникового.
— Нет, Лаундес это перенял. Я говорил о сленге органлеггеров.
— Да, я его использую. Плохая привычка.
— Вот, может быть, в этом все дело. — Он поморщился. — Но для нас это не годится. Может так сильно ее напугать, что она полностью уйдет в себя.
— Она там уже сейчас. Я бы рискнул.
— Вы не психиатр, — возразил он.
Я отключился и задумался. Всюду только отрицательные результаты.
Шипящий звук я не расслышал, пока тот не раздался совсем неподалеку. Тогда я поднял голову. Через дверь скользило в комнату парящее кресло Лукаса Гарнера. Поглядев на меня, он спросил:
— Почему ты такой мрачный?
— Из-за ерунды. Ерунды, получаемой нами вместо результатов.
— Угу… — Он дал креслу опуститься. — Стало быть, Тиллер-киллер не имел никакого специального задания.
— Это же все разрушает, разве нет? Я построил слишком далекую экстраполяцию на основе двух лучей зеленого света. Один бывший органлеггер пытается продырявить одного агента АРМ, а мы на основе этого расходуем десятки тысяч человеко-часов и семьдесят-восемьдесят часов компьютерного времени. Если им нужно, чтобы мы увязли в этом деле, они бы не придумали ничего лучшего.
— Боюсь, ты воспримешь как личное оскорбление гипотезу, будто Тиллер стрелял в тебя просто потому, что ты ему не понравился.
Я принужденно рассмеялся.
— Вот так-то лучше. А теперь кончай страдать по этому поводу. Сам знаешь, что такое работа на ногах. В этот раз мы приложили чрезмерные усилия потому лишь, что ставки были высоки. Окажись наша версия верной, сколько органлеггеров было бы замешано в деле! Мы получили бы шанс замести всех. Но если не получилось, чего ж переживать?
— А второй законопроект о замораживании? — спросил я, словно он сам не знал об этом.
— Да исполнится воля народа.
— В цензуру народ! Они убивают этих покойников второй раз!
Гарнер состроил странную гримасу.
— Что тут смешного? — спросил я.
Он расхохотался. Это было дико — как если бы курица звала на помощь.
— Цензура. Пик. Это не ругательства. Это были эвфемизмы. В книгах и телепередачах ими заменяли недозволенные слова.
Я пожал плечами:
— Слова — штука странная. Раз уж так подходить, «проклятие» было в теологии специальным термином.
— Я знаю. Но все равно звучит смешно. Когда ты говоришь «пик» и «цензура», это портит твой мужественный облик.
— В цензуру мой облик. Что будем делать с мерзлявчиковыми наследниками? Снимем наблюдение?
— Нет. На кону уже слишком много. — Гарнер задумчиво смотрел на голую стену моего кабинета. — Разве не замечательно будет, если мы убедим десять миллиардов человек использовать протезы вместо трансплантатов?
Моя правая рука, мой левый глаз источали вину. Я проговорил:
— Протезы не способны ощущать. Возможно, я бы привык к искусственной руке… — Ко всем чертям, у меня ведь была возможность выбора! — …Но глаз? Люк, предположим, что тебе можно было бы пришить новые ноги. Ты бы их не принял?
— О, дорогой мой, лучше не задавай таких вопросов, — произнес он ядовито.
— Извини. Вопрос снимается.
Говорить с ним о таких вещах было неприлично. Он задумался над моими словами, которых просто не мог пропустить мимо ушей.
— Ты зашел по какому-то конкретному поводу? — спросил я.
Люк встрепенулся:
— Да. У меня сложилось впечатление, что ты воспринимаешь случившееся как личный провал. Я зашел ободрить тебя.
Мы расхохотались.
— Послушай, — сказал он, — есть вещи куда хуже, чем банки органов. Когда я был молод — в твоем возрасте, сынок, — было почти невозможно осудить человека за тяжкое преступление. Даже пожизненные заключения таковыми на деле не являлись. Психология и психиатрия тогда занимались лечением преступников и возвращением их в общество. Верховный суд Соединенных Штатов едва не объявил смертные приговоры неконституционными.
— Звучит изумительно. И чем же все это кончилось?
— Наступило настоящее царство террора. Убивали очень часто. А между тем техника трансплантации все улучшалась и улучшалась. В конце концов штат Вермонт объявил отправку органов в банки официальным способом казни. Эту идею подхватили дьявольски быстро.
— Да. — Я припомнил курс истории.
— Сейчас у нас нет даже тюрем. Банки органов всегда полупусты. Как только ООН вводит смертную казнь за то или иное преступление, люди практически перестают его совершать. Что совершенно естественно.
— И потому у нас караются смертью деторождение без лицензии, махинации с подоходным налогом, слишком частый проезд на красный свет. Люк, я видел, что делают с людьми голосования за все новые казни. Люди теряют уважение к жизни.
— Но обратный вариант был так же плох, Джил. Не забывай об этом.
— Поэтому у нас теперь есть смертная казнь за бедность.
— Закон о замораживании? Я не буду его защищать. За тем исключением, что караются бедные и при этом мертвые.
— А это тяжкое преступление?
— Нет, но и не столь уж легкое. Если человек ждет, что его возвратят к жизни, он должен быть готов оплатить медицинские расходы. Нет, погоди. Я знаю, что куча людей из нищенской группы поместила деньги в попечительские фонды. Эти фонды были сметены экономическими кризисами и неудачными инвестициями. А за каким чертом, ты думаешь, банки берут проценты за ссуды? Им платят за риск. За риск невозвращения ссуды.
— Ты голосовал за Закон о замораживании?
— Разумеется, нет.
— Хочется набить кому-нибудь морду. Спасибо, что зашел, Люк.
— Нет проблем.
