— Я постоянно думаю, что десять миллиардов избирателей в конце концов доберутся до меня. Что ты скалишься? Твоя-то печенка никому не понадобится.
Гарнер кудахтнул:
— Меня могут убить ради скелета. Только не для употребления, а для помещения в музей.
На этом мы расстались.
Новости грянули спустя пару дней. Несколько североамериканских больниц занимались, оказывается, оживлением мерзлявчиков.
Как им удалось сохранить это в тайне, осталось загадкой. Выжившие мерзлявчики — двадцать два из тридцати пяти — были живы в клиническом смысле уже месяцев десять, а в сознании находились, конечно, меньшее время.
В течение следующей недели это сделалось основной новостью. Мы с Тэффи смотрели интервью с бывшими покойниками, с врачами, с членами Совета Безопасности. Эти действия были вполне законными. Но в борьбе со вторым законопроектом о замораживании они могли оказаться ошибкой.
Все оживленные мерзлявчики являлись душевнобольными. А иначе ради чего им стоило в свое время рисковать?
Часть смертных случаев была вызвана тем обстоятельством, что их душевное расстройство происходило от повреждения мозга. Выживших излечили — но только в биохимическом смысле. Ведь каждый из них был болен достаточно долго, чтобы доктора убедились в отсутствии всякой надежды. Теперь они оказались чужими среди своих, их дома навсегда растворились в тумане времени. Оживление спасло их от унизительной смерти, от безжалостной расправы большинства над меньшинством, от участи жертв каннибалов и вампиров. Параноики едва ли были удивлены. Зато прочие вели себя как параноики.
В ящике все они выглядели напуганными пациентами психушки.
Как-то вечером на большом экране в спальне Тэффи мы просмотрели длинный ряд интервью. Беседы проводились плохо. Слишком часто повторялось «Что вы думаете о нынешних чудесах?», а ведь несчастные только что выползли из своих раковин, им было не до чудес. Многие вообще не верили тому, что им говорили или показывали. Других интересовали только космические исследования. Теперь это была область деятельности жителей Пояса, которую избиратели Земли, как правило, игнорировали. Очень многие интервью проходили на том же уровне, что и последнее, просмотренное нами: ведущий долго объяснял женщине, что «ящик» — это не ящик, что слово относится только к эффекту трехмерности. Несчастная, и так не встретившая хоть сколько-нибудь уважительного к себе отношения, не выказывала особой сообразительности.
Тэффи сидела на кровати, поджав ноги, и расчесывала длинные черные волосы. Те бликующими прядями струились по ее плечам.
— Она из ранних, — заметила Тэффи критически. — При замораживании могло возникнуть кислородное голодание мозга.
— Это тебе понятно. А обычный гражданин видит ее действия. Она явно не готова присоединиться к обществу.
— Черт возьми, Джил, она же живая. Неужели для каждого недостаточно этого чуда?
— Может быть. А может быть, среднему избирателю она больше нравилась в другом виде.
Рассердившись, Тэффи заработала расческой энергичнее:
— Они живые.
— А интересно, не оживили ли Левитикуса Хэйла?
— Леви?.. Нет. Во всяком случае, не в больнице Святого Иоанна.
Тэффи работала там. Она бы знала.
— Я не видел его по ящику. Им следовало его оживить, — заметил я. — Его облик патриарха произвел бы большое впечатление. Он даже мог бы изобразить мессию. «Привет вам, братие, я вернулся из мертвых, чтобы повести вас…» Пока этого никто не пробовал.
— И к лучшему. — Теперь она двигала гребнем чуть помедленнее. — Кстати, многие из них умерли именно в процессе размораживания или сразу после. От разрушения клеточных оболочек.
Спустя десять минут я встал и взялся за телефон.
— Это так важно? — изумленно спросила Тэффи.
— Может быть, и нет.
Я позвонил в Нью-Джерси. Знал, что буду теряться в догадках, пока не выясню.
Мистер Рестарик как раз был на ночном дежурстве в Склепе Вечности. Он как будто обрадовался, увидев меня. Он вообще бывал рад любому, с кем можно поговорить. Его одежда по-прежнему представляла собой смешение древних стилей, но теперь это не выглядело таким уж анахронизмом. По ящику то и дело показывали мерзлявчиков, одетых по подобию тогдашней моды.
Да, он меня помнит. Да, Левитикус Хэйл по-прежнему на месте. В больницу забрали двух его подопечных и оба выжили, сообщил мне с гордостью мистер Рестарик. Администрация хотела забрать и Хэйла: им понравилась его внешность, это было важно для рекламных целей, тем более что он происходил из позапрошлого века. Но они не смогли получить разрешение от ближайшего родственника.
Тэффи увидела, как я уставился в пустой экран телефона.
— Что-то не так?
— Чемберсовский мальчишка. Помнишь Холдена Чемберса, мерзлявчикового наследника? Он мне солгал. Он отказал больнице в разрешении оживить Левитикуса Хэйла. Еще год назад.
Она поразмыслила и заключила с типичной для нее снисходительностью:
— Какая куча денег всего лишь за отказ подписать бумажку.
По ящику начали показывать старое кино, ремейк шекспировской пьесы. Мы переключили его на пейзаж и пошли спать.
Я пятился, пятился… Составленный из кусочков призрак надвигался. У него были чья-то рука, чей-то глаз и грудная клетка Лорена, в которой помещалось чье-то сердце, и чье-то легкое, и чье-то другое легкое… и я все это ощущал внутри его. Это было ужасно. Я потянулся глубже. Чье-то сердце затрепетало как рыба в моей в руке.
Тэффи обнаружила меня на кухне за приготовлением горячего шоколада. На двоих. Я отлично знал, что она не может спать, когда меня мучают кошмары.
— Почему ты не расскажешь об этом? — спросила она.
— Потому что это отвратительно.
— Думаю, стоит рассказать.
Она обняла меня, потерлась щекой о мою щеку. Я прошептал ей на ухо:
— Хочешь извлечь яд из моей нервной системы? И прямо в твою.
— Ну и ладно. Я это вынесу.
Шоколад был готов. Я высвободился и разлил его, добавив бурбона. Она задумчиво прихлебывала. Потом спросила:
— Это опять Лорен?
— Да. Будь он проклят.
— И ни разу не был этот… которого ты сейчас ищешь?
— Анубис? Я никогда не имел с ним дела. Им занимался Бера. В любом случае еще в ту пору, когда я учился на агента, Анубис ушел в отставку, передал свою территорию Лорену. Рынок был так плох, что Лорену пришлось удвоить свою территорию.
Я говорил слишком много. Я отчаянно нуждался в том, чтобы с кем-нибудь побеседовать, вернув ощущение реальности.
— Они что, подбросили монету?
— Зачем? А! Нет, вопрос о том, кто уйдет, а кто останется, никогда не возникал. Лорен был болен. Должно быть, поэтому он и занялся органлеггерством. Он нуждался в запасе трансплантатов. И не мог выйти из дела, потому что требовались постоянные пересадки. Должно быть, его спектр отторжения выглядел кошмарно. Анубис же был другим.
