Начались съемки в Кресчент-Сити, нервы у Лукаса окончательно сдали, у него уже не хватало терпения на Маркуэнда – да и на всех остальных. «Я вам тут не развлекаюсь! – вспылил он перед одним репортером. – Я был уверен, что все уже знают “Звездные войны” от и до, оказалось, что нет. Я ответил на миллионы вопросов Ричарда за последний год, рассказал всем обо всем, вроде бы все предусмотрел до мельчайшей детали… Но, когда мы начали снимать здесь, у команды опять возникли вопросы – по тысяче в день без преувеличений. И ответить могу только я. Я занимаюсь этим лишь потому, что я это начал и должен закончить. Следующая трилогия будет снята в чьем-то другом видении»
[1114].
Съемки «Джедая» завершились к середине мая 1982 года; Маркуэнд уложился в график и бюджет. Съемочная группа обратила внимание, что Маркуэнд выглядит бледным и больным – и, если честно, у Лукаса вид тоже был далеко не цветущий. За последние пять месяцев он потерял девять килограмм, в чем большинство винили усталость. Лишь немногие знали, что личная жизнь Лукаса разваливалась. Когда Лукас начал руководить созданием спецэффектов для «Джедая», Кен Ралстон, сотрудник ILM еще со времен «Звездных войн», сразу заметил резкую перемену в боссе. «Мы гадали, что же случилось с Джорджем, – вспоминал Ралстон. – Он вел себя необычно… [Б]ыло заметно, что он увлечен процессом не так, как прежде; он не обрушивал на нас информацию и отзывы. Мы чувствовали: что-то не так»
[1115].
А не так было вот что: тринадцатилетний брак Джорджа и Марши стремительно рушился – и в основном по вине самого Лукаса. Он понимал, что уживаться с ним нелегко. «Марше пришлось тяжело с человеком, который живет в постоянных терзаниях, тревогах и стрессе, да к тому же еще в какой-то далекой вселенной», – признавался Лукас в интервью «Роллинг Стоун»
[1116]. Чарльз Липпинкотт, глава маркетинга в «Лукасфильм», едва ли удивился; он был среди тех немногих, кому Марша изливала душу, жаловалась, что Джордж не может оставить рабочее напряжение в монтажной комнате. «Джордж тащил все проблемы в спальню, – говорил Липпинкотт, – Марша считала, в этом вся беда»
[1117]. Но беда коренилась глубже; для Джорджа Лукаса кино всегда было другой женщиной. Как бы он ни был предан Марше, он постоянно думал о еще одном фильме, еще одном проекте, они требовали времени и внимания, которые он не мог или не хотел уделять жене. Несмотря на все разговоры о том, что семья в приоритете, именно Марша приостановила свою карьеру, пока он занимался одним проектом за другим, перескакивая от «Звездных войн» к «Новым американским граффити», от «Империи» к «Ковчегу», а затем к «Джедаю» почти без пауз для отдыха.
Марша больше не могла это терпеть. «Последней каплей для меня стало то, что он только работал и не хотел наслаждаться жизнью, – объясняла она позднее. – Мы отплатили долги, выиграли все битвы, но работали восемь дней в неделю по двадцать пять часов в сутки. Я хотела остановиться и вдохнуть аромат цветов. Хотела радости в моей жизни. А Джордж нет. Он очень зажатый эмоционально и не умеет делиться своими чувствами. Он не хотел сходить с тропы трудоголика – строитель империй, вечный двигатель. Но я не собиралась так прожить всю мою жизнь»
[1118]. Лукас настаивал на том, что строил империю для нее; он оснастит ранчо Скайуокер новейшим монтажным оборудованием, и тогда она сможет работать дома. «Если какой-то режиссер предложит ей монтировать его фильм, легко будет убедить его, что она сможет заниматься этим здесь, – говорил Лукас. – На ранчо я в первую очередь выстроил гигантскую инфраструктуру, благодаря которой моя жена могла бы работать с пленкой прямо в округе Марин»
[1119].
Слишком поздно. Отношения между ними становились все более прохладными. Марша начала искать тепло, которое не мог дать Лукас, и обрела его в компании Тома Родригеса, художника, который был на девять лет младше ее и занимался росписью витражей на окнах в библиотеке на ранчо Скайуокер. Марша утверждала, что не изменяла мужу, – по крайней мере пока не изменяла, – и предложила семейную психотерапию, надеясь спасти отношения. Но Лукас отказался; он доверял психотерапевтам и психиатрам не больше, чем бюрократам из Голливуда. Тогда Марша предложила разъехаться без развода; Лукас отмел и этот вариант. Надеясь направить отношения в менее конфликтное русло, он предоставил журналисту Дейлу Поллоку доступ ко всем необходимым материалам для написания биографии, надеясь, что Марша вспомнит, как здорово им было раньше и как сильно они все еще любят друг друга. Вместе они даже пошли на встречу одноклассников Джорджа в честь двадцати лет выпуска из старшей школы – там Лукас, пытаясь отвязаться от прессы, даже немного нахулиганил – поменялся именным бейджиком с таким же бородатым одноклассником.
Ничего не помогало. Марша подала на развод, и Лукасу оставалось только умолять ее не обнародовать решение, пока не состоится премьера «Джедая», примерно через год. Но легче от этого не стало. Марша работала над монтажом «Империи», поэтому хотела помочь и с «Джедаем» вместе с Дуэйном Данэмом и выбранным Маркуэндом монтажером, Шоном Бартоном, который работал над «Игольным ушком». Они с мужем едва разговаривали; когда Казанян спросил Лукаса, будет ли Марша помогать с «Джедаем», Лукас ушел от ответа и сказал: «Ты сам ее спроси»
[1120]. Марша в основном работала над сценами со «смертями и плачем», как иронично называл их Лукас, но, как самый опытный монтажер из троих, она обычно просматривала всю работу, прежде чем та попадала к Лукасу
[1121]. Казанян, который несколько лет назад ходил на двойные свидания с Джорджем и Маршей, теперь с грустью наблюдал, как каждый вечер они расходятся в разные стороны. «Джордж шел домой, – говорил Казанян, – а Марша оставалась в монтажной»
[1122].
Несмотря на все усилия сохранить приличия, они иногда ругались прямо перед командой. Бартон вспоминал, как однажды днем горбился за монтажным столом, и Марша сказала Джорджу, что хочет перемонтировать сцену, которую Бартон только что закончил. «Ты можешь сделать ее по-другому, – отрезал Лукас, – но не сделаешь ее лучше»
[1123]. Марша устала от такого унижения. «Мне всегда казалось, что мои навыки важны, – говорила она позднее. – Я более эмоциональный человек, который живет сердцем, а Джордж более интеллектуальный и визуал, и я всегда верила, что уравновешиваю его. Но Джордж никогда этого не признавал. Он презирал мою критику, считал, что я просто хочу принизить его. В его представлении я всегда оставалась глупой девочкой из Долины. Он не верил в мой ум, в мой талант и никогда не ценил меня»
[1124].
