Но все же Лукасу правда нравились его актеры. Он особенно полюбил Хэмилла, который был как раз нужным типажом нерда: низкий, с гиковским простодушным пристрастием к комиксам и игрушкам. Кстати, Хэмилл довольно быстро понял, что Лукас вложил в Люка очень многое от себя. «На самом деле в фильме я играю его», – говорил Хэмилл и даже попытался сыграть Лукаса в сцене, где Люк находит сбежавшего Арту
[789]. «Я подумал: “Он делает все так тихо, и я просто повторю за ним. И тогда он увидит, как неправ”»
[790]. Но Лукасу понравилось, и Хэмилл решил перенять некоторые особенности режиссера – слабую жестикуляцию, спокойную манеру говорить – для своего персонажа. Лукас начал с теплотой называть Хэмилла «парнишкой», небольшой вариацией на прозвище «вонючий парнишка», которым окрестил его Коппола.
Фишер на этом фоне напоминала ему младшую сестру, резкую и дурашливую одновременно. У Фишер было убойное чувство юмора и целый арсенал ругательств – иногда они подпитывались наркотиками, хотя свою зависимость Фишер в основном удачно скрывала, – так что она без трудностей играла прямолинейную принцессу. Однако Лукас не хотел, чтобы она выглядела слишком агрессивно женственной, и попросил воспользоваться клейкой лентой, чтобы опустить грудь. «Никаких подпрыгивающих грудей в космосе, никаких сосков в Империи, – фыркнула Фишер и добавила: – Гэри Керцу пришлось сказать мне это. Джордж не осмелился»
[791]. Несмотря на свою развязность, Фишер чувствовала себя неуверенно в роли Леи; она никогда не считала себя достаточно красивой, не любила прическу с двумя пучками на ушах, не могла решить, какое у нее должно быть произношение, и волновалась, что обронит свой реквизитный пистолет при прыжке через разлом с Хэмиллом; при этом она тревожилась, что если выразит хоть какое-то неудовольствие или дискомфорт, то ее уволят и наймут Джоди Фостер или еще какую-нибудь из бесчисленных актрис, которым Лукас отказал.
Вот у Форда совсем не было подобных проблем. Он действовал с подходом «забей на все» – вел себя так, будто ему веселее всех, – и внес в образ Хана Соло точный баланс вкрадчивости и очарования. Больше других актеров Форд не стеснялся озвучивать свое негодование по поводу переполненного жаргоном сценария Лукаса и корявых диалогов. «Такую хрень можно напечатать, но нельзя произнести», – беспардонно заявлял он Лукасу, каждый день просматривал свои реплики, немного меняя диалоги, и предупреждал Лукаса, когда хотел поимпровизировать в каком-нибудь дубле. «Если будет очень плохо, останови меня», – говорил он Лукасу, но тот редко его останавливал
[792]. Или кого-то еще. Лукас даже оставил импровизацию Хэмилла, который, подмигнув, предложил дать Чубакке камеру с номером 1138, сделав отсылку к другому научно-фантастическому фильму Лукаса. «Если говорить об изменении реплик, – объяснял Лукас, – то это… ну… вопрос предоставления им свободы»
[793].
Притяжение – «магия», как называл его Лукас – между его актерами не исчезало и вне съемочной площадки, и Лукас вздохнул с облегчением: с ними не было особых проблем. «Я хочу работать только с хорошими, талантливыми и легкими людьми, – заметил однажды Лукас, – потому что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на безумных актеров»
[794]. По словам Хэмилла, актеры постоянно старались рассмешить Лукаса, «потому что он выглядел так, будто вот-вот расплачется, и мы пытались подбодрить его»
[795]. В итоге они все доверились Лукасу и его режиссерским инстинктам, даже если не всегда понимали, что происходит. «Временами при работе над “Звездными войнами” я был озадачен, – сказал Гиннесс, – но я никогда не терял веру в проект. Повсюду были люди, сомневающиеся в здравомыслии предприятия и критиковавшие Джорджа и Гэри [Керца]. “Лукас понятия не имеет, что делает”, – говорили они, или: – “И это зовется кинематографом?” Но я верил в режиссера»
[796].
Тем не менее даже Гиннесс иногда закатывал глаза из-за, как он их называл, «неуклюжих» диалогов Лукаса, как и Энтони Дэниелс с Марком Хэмиллом, которые сдружились, хихикая над своими репликами. Когда Хэмилл, дразня Дэниелса, сказал, что его реплики хуже реплик Люка, Дэниелс парировал: он сам по крайней мере скрыт маской: «Никто из моих друзей не знает, что я тут снимаюсь, так что все в порядке»
[797]. Кенни Бейкер, ростом метр и десять сантиметров был полностью скрыт под алюминиевой оболочкой R2-D2, и когда по сценарию маленький дроид должен был волочиться по полу или раскачиваться, то ему тоже приходилось «гадать, о чем же это кино. Никто из нас ничего не знал»
[798]. Но все равно он старался угодить Лукасу и широко улыбался внутри R2-D2, чтобы передать эмоции дроида, несмотря на то что никто его не видел. «Нужно делать что-нибудь, чтобы ощутить происходящее», – объяснил как-то Бейкер, пожав плечами
[799].
Даже злодеи у Лукаса были относительно покладистыми. Дэйв Проуз тяжелым шагом ходил по съемочной площадке в полном облачении Вейдера, изо всех сил стараясь не выйти из роли, но добродушно воспринял то, что коллеги окрестили его «Дартом Фермером», шутливо намекая на его сельский говор, характерный для Уэст-Кантри: им он произносил все свои зловещие реплики, которые позднее дублировал Джеймс Эрл Джонс. А Питер Кушинг, исполняющий роль гранд-моффа Таркина, был таким сердечным джентльменом, что Кэрри Фишер не могла ругаться на него из-за «зловония». «От него несло льном и лавандой», – говорила она
[800].
13 апреля в Павильоне № 6 в «Элстри» Лукас наконец-то снял сцену в кантине, которую представлял себе еще с синопсиса «Журнал Уиллов», в том числе эпизод с тем, как кто-то теряет руку от удара светового меча. К сожалению, тогда сцена совсем не получилась – и возможно, никогда не получится. Перед съемками гример и создатель масок Стюарт Фриборн серьезно заболел и был госпитализирован, из-за чего множество инопланетян из кантины остались незаконченными. «У нас были только фоновые монстры, которые не должны быть на первом плане», – говорил Лукас. Хотя он снял дополнительный материал с некоторыми новыми монстрами почти год спустя, его всегда расстраивали дешевые пришельцы из кантины, большинство которых едва ли могли двигать руками. Даже Хэмилл, всегда готовый удивляться, расстроился. «Эта сцена была правда очень интересно описана, а потом я увидел, что все выглядят так, будто надели костюмы из “Щелкунчика”, – рассказывал Хэмилл. – Знаете, парень-лягушка, девушка-мышь… [Э]то правда разочаровывало»
[801].
