Он успевал не только стоять над душой у Хирша, но и работать с Беном Берттом над звучанием фильма – как всегда, одна из главных забот Лукаса. Уильямс еще не закончил работу над музыкой, и Лукас положил временную звуковую дорожку из классики, вставив отрывки из сюиты Холста «Планеты» и симфонии Дворжака «Новый Свет». А Бертт, устроившийся в кабинете в Паркхаузе, весь последний год упорно работал над тем, чтобы найти звуки… ну, по сути, для всего, поскольку Лукас настаивал, что каждый звук в фильме должен быть создан. «Когда захлопывается дверь, мы не можем использовать звук захлопывающейся двери с Земли», – сказал Лукас
[845]. Бертт нашел подходящие звуки для лазерных бластеров, синтезаторов пищи и жужжащих моторов роботов, но они с Лукасом все еще должны были разобраться с тремя ключевыми голосами: R2-D2, C-3PO и Дарта Вейдера.
Для Бертта самым сложным, наверное, был Арту. «Мы должны были определить его менталитет и личность, – сказал Бертт. – Мы решили, что он умен, но эмоционально находится на уровне пятилетнего ребенка. Испуганный, но храбрый»
[846]. Так что теперь дело было за тем, чтобы подобрать «органичное звучание», которого хотел для него Лукас, и Бертт записал, как они сюсюкаются, пипикают и свистят на пленку, а затем пропустил ее через синтезатор, меняя высоту звука и скорость до тех пор, пока не нашел нужный голос для любой ситуации. «Я понял, что все получилось, – сказал Бертт, – потому что монтажеры начали склеивать кадры с реакциями Арту»
[847].
Что касалось Трипио, то Лукас представлял себе голос ловкого торговца подержанных автомобилей с примесью Бронкса в говоре. Во время съемок Энтони Дэниелс исполнял свои реплики в манере суетливого английского дворецкого, которая, как он считал, лучше подходила персонажу. Лукас волновался, что голос Дэниелса «слишком британский… Я не хотел такого, хотя всем остальным он нравился». Но, прослушав несколько актеров озвучки – в том числе Стэна Фреберга, – Лукас был вынужден уступить: голос Дэниелса «был самым характерным»
[848]. Он оставался.
Но не голос Дарта Вейдера. Бертт создал фирменное дыхание Вейдера, записав, как он сам дышит в трубку акваланга, но совсем не представлял, как должен звучать обычный голос персонажа. Лукас хотел, чтобы у Вейдера был властный голос, и изначально раздумывал пригласить Орсона Уэллса, но затем решил, что тот слишком узнаваем. Так что он сделал предложение актеру Джеймсу Эрлу Джонсу, номинанту на «Оскар» 1970 года за роль в фильме «Большая белая надежда» – у него был природный устрашающий бас. «Он выбрал голос, который родился в Миссури, вырос в Мичигане и когда-то заикался», – сказал Джонс
[849]. Он также идеально подходил по тональности, хотя Джонс попросил не указывать свое имя в титрах и настаивал, что был «просто спецэффектами»
[850].
В начале января 1977 года Лукас устроил еще один показ чернового варианта фильма, на этот раз композитору Джону Уильямсу. За два дня Уильямс посмотрел фильм несколько раз, составляя тщательные заметки и разыскивая в фильме места, куда можно вставить музыку. «Я вернулся в мою комнатушку и начал работать над темами, – сказал Уильямс. – За написанием музыки я провел январь и февраль»
[851].
Позднее в том же месяце Лукас пригласил Лэдда и еще нескольких руководителей «Фокс», чтобы они наконец могли сами увидеть фильм, на который Лэдд поставил свою репутацию. Гарет Уиган, один из немногих руководителей «Фокс», который постоянно поддерживал Лэдда и Лукаса в течение последнего года, был так тронут, что плакал от счастья в кресле рядом с Лукасом, который только нервно ерзал. «Я не мог поверить в это, – говорил Лукас. – “Это правда странно”, – думал я»
[852]. Несмотря на то, что фильм не был еще доделан, Уиган понимал, что увидел нечто выдающееся. Вернувшись тем вечером домой, он сказал жене: «Только что был самый необычный день моей жизни»
[853].
Но даже эмоциональная реакция Уигана не подготовила Лукаса к, возможно, самым строгим его зрителям. В феврале Джордж и Марша пригласили в Паркхауз тесную группу друзей – Спилберга, Де Пальму, Хайков, Джона Милиуса, Хэла Барвуда и Мэттью Роббинса – на просмотр самого нового варианта. «Я показываю им все мои пленки, а они дарят мне драгоценные мнения, на которые я всегда могу положиться, – объяснил Лукас позднее. – Когда плохо знаком с людьми, они либо осыпают тебя нечестными комплиментами, либо рассказывают, как бы они сами сняли фильм. А это не то, что нужно»
[854]. Однако в этой компании с честностью проблем не было. «И реакция, – искренне сказал Спилберг, – оказалась не самой радужной»
[855].
Когда зажегся свет, Марша, которая не видела фильм с первого монтажа, расплакалась, уверенная, что это катастрофа. Хайк пробормотал, что вступительная сцена показалась ему «неровной, она тянется бесконечно»
[856]. Барвуд попытался поддержать Лукаса, убеждая, что все еще можно исправить, если доснять некоторые сцены. Однако Де Пальма чуть не взорвался от критицизма и обругивал все, от прически Леи до неэффектного появления Вейдера во вступительной сцене. «И что это за хрень с Силой? – бушевал Де Пальма. – Где кровь, когда они стреляют в людей?» Де Пальма продолжил бранить Лукаса за ужином в китайском ресторане, «как бешеная собака», – вспоминала Глория Кац
[857]. «Брайан все же переборщил в плане честности», – согласился Спилберг
[858]. Лукас отказался поддаваться. «Кто бы говорил, – ядовито парировал Лукас. – Твои фильмы не принесли ни цента»
[859]. К удивлению большинства присутствующих, Де Пальма согласился помочь Лукасу переписать и переснять затянутую вступительную сцену.
И все же один человек в зале был восхищен. «Я полюбил этот фильм, полюбил историю и персонажей, – сказал Спилберг. – Кажется, мне единственному фильм понравился, и я рассказал Джорджу насколько»
[860]. Тем вечером Лэдд позвонил Спилбергу, под шумок желая узнать, что тот думает об увиденном. Спилберг сказал, что считает фильм хитом: в итоге он может принести около 50 или 60 миллионов долларов. «Ух ты, как же я ошибся!» – смеялся Спилберг
[861].
