Небольшие популяции, конечно, не ограничиваются только островами. В пруду может жить небольшая популяция лягушек, а на лугу – полевок. При обычном ходе событий локальное вымирание происходит постоянно. Но когда оно становится следствием полосы неудач, эту территорию могут занять представители иной, более удачливой популяции, случайно забредя туда откуда-то еще. Что отличает острова – и объясняет феномен релаксации – так это то, что повторное заселение их затруднено, а зачастую фактически невозможно. (На материковом острове может сохраниться небольшая остаточная популяция, скажем, тигров, но, если она исчезнет, новые тигры, надо полагать, уже не приплывут.) То же справедливо для любого фрагмента среды обитания. Вероятность повторного заселения фрагмента, после того как популяция, обитавшая на нем, исчезла, зависит от того, чем он окружен. Исследователи из проекта BDFFP обнаружили121, что некоторые птицы, к примеру белоголовые пипры, охотно пересекают территории, расчищенные для прокладки дорог, а другие, скажем, чешуйчатые короткохвостые муравьянки, категорически отказываются это делать. Если повторного заселения не происходит, локальное вымирание способно превратиться в региональное, а затем, в конце концов, в глобальное.
* * *
Примерно в пятнадцати километрах от Заповедника-1202 грунтовая дорога пропадает и начинается полоса тропического леса, который по современным меркам считается девственным. Исследователи из проекта BDFFP разметили несколько участков этого леса в качестве контрольных, чтобы сравнивать происходящее во фрагментах с тем, что делается в непрерывном лесу. Недалеко от конца дороги разбит небольшой лагерь (Лагерь-41), где ученые спят, едят и пытаются укрыться от дождя. Я приехала туда с Кон-Хафтом после полудня, когда как раз пошел дождь. Мы бежали через лес, но это было бессмысленно – к тому времени, как мы добрались до Лагеря-41, вымокли до нитки.
Позже, когда ливень прекратился, мы отжали свои носки и направились в глубину леса. Небо все еще было пасмурным, и серый свет придавал зелени темный мрачноватый оттенок. Я подумала о Курупире, рыскающем среди деревьев на своих вывернутых ногах.
Эдвард Уилсон, дважды посещавший BDFFP, после одной из своих поездок писал: “Джунгли кишат жизнью, но так, что по большей части она проходит недосягаемо для человеческих органов чувств”122. Кон-Хафт сказал мне почти то же самое, но менее высокопарно: тропический лес “выглядит гораздо лучше по телевизору”. Сначала мне казалось, что вокруг нас нигде ничего не движется, но затем Кон-Хафт стал показывать мне признаки жизнедеятельности насекомых – и я начала замечать, сколько всего происходит, выражаясь словами Уилсона, “в маленьком скрытом мирке”. Палочник свесился с сухого листа, размахивая тонкими ножками. Паук притаился на колесовидной ловчей сети. Торчащая из лесной подстилки земляная трубочка фаллической формы оказалась домиком личинки цикады, а нечто на стволе дерева, напоминающее огромный вздутый живот, – гнездом, полным термитов. Кон-Хафт узнал растение, известное как меластома. Он перевернул один из листьев и постучал по полому стеблю. Наружу посыпались крошечные черные муравьи, выглядевшие так свирепо, как могут выглядеть только крошечные черные муравьи. Кон-Хафт объяснил, что муравьи защищают растение от других насекомых в обмен на бесплатное жилье.
Кон-Хафт вырос в Западном Массачусетсе, как выяснилось, недалеко от того места, где живу я. “В родных краях я считал себя натуралистом широкого профиля”, – сообщил он. Он мог назвать большинство деревьев и насекомых, встречавшихся на западе Новой Англии, а также всех птиц. Но в Амазонии невозможно было оставаться натуралистом широкого профиля – здесь попросту слишком богатое биоразнообразие. На участках проекта BDFFP насчитывается около тысячи четырехсот видов деревьев – даже больше, чем на участках Силмана, расположенных на полторы тысячи километров западнее.
“Это экосистемы с мегаразнообразием, где каждый вид крайне специализирован”, – сказал мне Кон-Хафт. “И в подобных экосистемах поощряется способность каждого вида делать именно то, что он делает”. Кон-Хафт выдвинул собственную теорию о том, почему жизнь в тропиках настолько пестрая: биоразнообразие обладает свойством самоподдержания. “Естественное следствие большого разнообразия видов – это низкая плотность популяций, а рецепт видообразования как раз и заключается в пространственной обособленности”. Но, добавил Кон-Хафт, это также означает уязвимость, поскольку небольшие изолированные популяции значительно сильнее подвержены вымиранию.
Солнце садилось, и в лесу стало сумрачно. Возвращаясь в Лагерь-41, мы увидели колонну муравьев, ползущих своей собственной тропой примерно в метре от нашей. Красновато-коричневые насекомые двигались почти по прямой линии; их путь пересекало большое (особенно для них) бревно. Они маршировали вверх по бревну, а затем снова вниз. Я попыталась увидеть конец или начало колонны, однако она все тянулась и тянулась, как на советском параде. По словам Кон-Хафта, ее составляли кочевые муравьи, принадлежащие виду Eciton burchellii.
Кочевой муравей Eciton burchellii
Кочевые муравьи – в тропиках их десятки видов – отличаются от большинства собратьев тем, что у них нет постоянного дома. Они проводят время либо в кочевой фазе, охотясь на других насекомых, пауков и иногда даже маленьких ящериц, либо в оседлой – во временных “бивуаках”. (Бивуаки у Eciton burchellii составляются самими муравьями, образующими вокруг матки жалящий, злобный шар.) Кочевые муравьи славятся своей прожорливостью: колония на марше способна потребить в день тридцать тысяч жертв – в основном личинок других насекомых. Однако при всей своей ненасытности они помогают множеству других видов. Существует целая группа птиц, известных как облигатные сопровождающие кочевых муравьев. Таких птиц почти всегда можно встретить вокруг муравьиных скоплений – они поедают насекомых, которых муравьи выгоняют из лесной подстилки. Другие птицы – оппортунистические сопровождающие – не прочь поклевать рядом с муравьями, если случайно с ними встретятся. Вслед за сопровождающими птицами тянется цепочка других существ, которые тоже отлично умеют “делать именно то, что они делают”. Есть бабочки, питающиеся пометом птиц, и мухи-паразиты, откладывающие яйца на телах сверчков и тараканов, которых спугнули муравьи123. Несколько видов клещей путешествуют на самих муравьях: представители одного вида прикрепляются к конечностям муравьев, другого – к их мандибулам. Американские натуралисты123 Карл и Мэриэн Реттенмейер, дольше пятидесяти лет изучавшие Eciton burchellii, составили список из более чем трехсот видов, взаимодействующих с муравьями.
Кон-Хафт не слышал никаких птичьих голосов, да и было уже поздно, так что мы продолжили идти к лагерю. Мы договорились, что вернемся на то же самое место завтра и постараемся поймать всю процессию из муравьев, птиц и бабочек.
В конце 1970-х годов энтомолог Терри Эрвин работал в Панаме и кто-то спросил его, как много видов насекомых можно обнаружить на одном гектаре тропического леса. До той поры Эрвин занимался в основном подсчетом жуков. Он распылял инсектицид по верхушкам деревьев, а затем собирал тельца насекомых, сыпавшиеся хрустким дождем с листьев. Заинтересовавшись более масштабным вопросом о том, сколько видов насекомых водится в тропиках в целом, он задумался, как бы использовать для расчета собственные данные. С одного-единственного вида дерева, Luehea seemannii, он собрал представителей более девятисот пятидесяти видов жуков. Оценив, что от этого вида дерева зависит примерно пятая их часть, что другие жуки точно так же зависят от других деревьев, что жуки представляют собой около 40 % всех видов насекомых и, наконец, что существует около пятидесяти тысяч видов тропических деревьев, Эрвин рассчитал, что тропики служат домом аж для тридцати миллионов видов членистоногих124 (помимо насекомых, к ним относятся, в частности, паукообразные и многоножки). Впоследствии он признавался, что и сам был потрясен собственным выводом.
