С точки зрения женственности Психея, навечно соединённая с Эросом, — это женская самость, соединившаяся с мужским божеством. Здесь акцент приходится на Психею, которая переживает в себе трансцендентную фигуру Эроса как световое качество приносящего искупление логоса, и через это она достигает озарения и обожествления. В концептуальном упрощении это означает, что она переживает опыт Эроса как гнозис, через любовь.
С точки зрения мужественности Психея, воссоединённая с Эросом, опять являет собой союз психики как целостности мужской личности (известной нам, например, из архетипа мандалы) с трансцендентным мужественно-божественным проявлением самости. Но для мужественности акцент приходится в меньшей степени на Психею, и больше на божественного Эроса. Здесь преобразование мужского качества логоса приводит к принципу божественной любви, которая соединяется с психикой, чтобы произошло озарение и обожествление. Или, в концептуальном упрощении, мужественность переживает опыт Эроса как любовь, через гнозис.
Переплетение этих двух божественных фигур и мистических переживаний представляет собой архетип coniunctio (алхимического союза) Эроса и Психеи. Их нимбом и в то же время высшим плодом их союза, чьё земное отражение есть удовольствие, является их божественное дитя, райское блаженство.
Когда мы исследуем развитие Психеи в целом, становится ясно, что эта мифическая сказка представляет собой таинство, и это было понятно уже из связи между сказкой и романом Апулея, в котором это определено. Что это за таинство и какое место оно занимает в «Золотом осле» Апулея?
Из посвящения Луция, описанного Апулеем в обряде Изиды, которым заканчивается роман, мы узнаём
[243] существенные элементы таинства. Обряд состоит из добровольной смерти и спасения от смерти через благодать — путешествие в царство Персефоны и обратно. Он построен вокруг образов и культа верхних и нижних богов, и важное значение имеет то, что он начинается путешествием в ад и проходом через четыре стихии. (Пока что мы не касаемся заключительного этапа — преобразования в Гелиос.)
Соответствия мифу о Психее очевидны, мы не можем не предположить, что Апулей имел чёткое представление, что он делал, когда включал сказку в роман «Золотой осёл». Наш следующий вопрос таков: какое отношение история Психеи имеет к обряду посвящения, описанному в романе?
Здесь нам не обойтись без некоторых дополнительных замечаний о матриархальной и патриархальной психологии, так как именно конфликт между ними делает миф о Психее доступным пониманию. Контрастируя с торжественным посвящением, которое описано со всей пышностью и церемониями в терминологии таинства, сказка является профанной вставкой. Она задумана как некое фольклорное вступление.
В романе «Золотой осёл» история Эроса и Психеи рассказана молодой девушке старухой. В день своей свадьбы эта девушка была похищена «из маминых рук» разбойниками, которые намеревались вымогательством получить выкуп от её родителей. Сюжет изнасилования и брака смерти, а также сюжет женского посвящения (инициации) различимы в завуалированной форме, характерной для Апулея.
История Психеи, которую старуха рассказывает молодой невесте в утешение, — это посвящение в женскую судьбу развития через страдания, поскольку только после несчастий и страданий Психея воссоединяется со своим возлюбленным. То, что эта старая женщина родом из Фессалии, земли ведьм и Гекаты, иными словами, из земли Ферайи
[244], в до-эллинской мифологии — Великой Богини-Матери, расширяет подоплёку и даёт нам представление о матриархальных таинствах в их мифической глубинности.
Бахофен был первым, кто приблизился к значению этих контекстов. Чтобы убедиться, он вместил сказку в свою схему и самым произвольным образом обошёлся с текстом, который он в таких обстоятельствах был вынужден истолковать неверно. Но даже так, он распознал общее направление этой истории и её мистический характер. «Женская душа, сначала на службе Афродиты, — раба материи, обречённая на новые и неожиданные страдания на каждом шагу и, в конце концов, увлечённая вниз в глубокое болото чувственности, но затем прорастающая в новое и более мощное существование, переходя от жизни Афродиты к жизни Психеи. Нижняя стадия имеет земной (теллурический) характер, а верхняя — уранический… В Психее сама Афродита достигает лунной стадии — высшей стадии, которой может достичь женская материальность. Рядом с ней стоит Эрос как Лунус»
[245].
Ему не удалось распознать конфликт между Психеей и Афродитой или самостоятельный женский характер мифа, потому что великий открыватель и поклонник матриархата остался под влиянием платонических, христианских, патриархальных представлений. Он мог воспринять женственно-психический принцип только как уровень, подчинённый солнечно-мужской духовности.
Из-за своей тяготеющей к Платону интерпретации и пренебрежения обстоятельствами мифа, Бахофен смог признать только очень общее «очищение» души в истории о Психее. Он говорит об обстоятельствах как о «легендарном сюжете» (как будто это означало что-либо ещё, кроме архетипических особенностей) и теряется в туманных обобщающих рассуждениях. В таком толковании не удаётся заметить то, что является наиболее существенным в этом мифе и сказке, а именно: женскую психологию с её кризисами, решениями, и в особенности женское поведение.
В отличие от Бахофена, мы считаем, что миф о женственности отчётливо различим в сказке о Психее. И если это так, то это означает, что мы имеем здесь более позднюю и более высокую ступень женского посвящения, чем та, которая воплощена в Элевсинских мистериях.
В терминах психологии Элевсинские мистерии, как и мистерии Изиды, являются матриархальными таинствами, которые существенно отличаются от патриархально-мужских мистерий. Мистерия мужественности связана с активной героической борьбой эго и основана на центральном понимании того, что «Я и отец — единое»
[246]. Но базовые мистерии женственности имеют другую структуру. Это — таинства рождения и перерождения, он встречаются преимущественно в трёх отличающихся друг от друга формах: как рождение логоса — сына света; как рождение дочери — новой самости; и как рождение мёртвых через перерождение. Где бы мы ни встретили этот базовый женственный символизм, мы имеем, с психологической точки зрения, матриархальные мистерии, независимо от того, мужчинами или женщинами являются проходящие посвящение.
В то время как мистерии мужественности базируются на первичности духа и рассматривают реальность воспринимаемого мира и материи как создание духа, мистерии женственности базируются на первичности воспринимаемого, «материального» мира, из которого «рождается» духовное
[247]. В этом смысле патриархальные таинства возвышенные и небесные, в то время как таинства женственности выглядят низшими и хтоническими; в патриархальных таинствах внимание сосредоточено на обобщённой непостижимости невидимого. Они дополняют друг друга, и только взятые вместе они дают возможность приблизиться к цельной истине мистерии.
