А потом я обернулась к своему спасителю, который смотрел на меня с явным раздражением.
Это был победитель.
* * *
Старый гондольер что-то сказал ему, и это прозвучало как предупреждение.
– Вы должны немедленно сойти, – сказал мне «победитель» по-английски. Он выглядел встревоженным.
– Об этом даже не думайте, – убежденно заявила мадам Тассельхофф. – Мы сюда первыми пришли. Если кто-то и должен сойти, так это вы!
– Вы можете остаться, а девочка – нет!
– Не проблема, у меня все равно нет настроения кататься на гондоле, – пояснила я. Вряд ли мой английский порадует чей-то слух, но я надеялась, что этот Победитель поймет смысл сказанного. Как раз в этот момент я увидела, что он по-прежнему носит на поясе нож, отобранный у парня, с которым он тогда подрался. Победитель производил впечатление человека, не терпящего возражений.
Он был одет в старинный костюм, в точности как старик-гондольер, только Победитель выглядел лучше. Облегающие штаны подчеркивали, какие мускулистые у него икры, и даже расшитая красным шелковая рубашка отлично на нем смотрелась. Ботинки выглядели немного несуразно из-за длинных носов, но они подходили к остальному костюму. Как и шляпа, которая лежала рядом с ним на скамье.
Все это я разглядела в одно мгновение, пока готовилась выбраться из гондолы. Это было не так просто, поскольку вся моя одежда и в особенности сумка пропитались водой до последней нитки. Мне казалось, будто я стала в два раза тяжелее. Шагнув на ступеньку, я едва не свалилась в канал еще раз. Победитель поддержал меня снизу за пояс и уберег от повторного купания в помоях, а папа наклонился с набережной и вытянул руки, чтобы помочь мне выбраться на твердую землю.
Я уже почти дотянулась до папиных рук, но в последнюю секунду услышала, как Победитель что-то крикнул – прозвучало примерно как «troppo tardi »
[6], наверное, по-итальянски это означало «ну и тюлениха».
Затем, к моему безграничному удивлению, между мной и набережной что-то замерцало. Сначала появилась тонкая линия света, будто кто-то включил прожектор, а потом она стала расширяться, будто между мной и людьми на набережной возникала полоса чистого, ослепительного света, который становился все плотнее.
Папа и люди вокруг него расплывались, свет окутывал их, и вскоре их было уже не различить.
– Что тут происходит? – крикнула у меня за спиной мадам Тассельхофф. – Помогите! Генрих, сделай что-нибудь!
Если Генрих что-то и сделал, это не помогло. Мадам Тассельхофф снова пронзительно закричала о помощи, но в следующую секунду словно онемела.
Я хотела что-то сказать, но мои голосовые связки внезапно словно оледенели. Я пыталась вытянуть руку, но тело было парализовано.
Холод охватил меня, и я больше не могла дышать. Все вокруг начало вибрировать, все пришло в движение, меня швыряло и трясло, лодка будто поднималась и одновременно падала в пучину, хотя это, очевидно, невозможно.
Я утонула, – внезапно пронеслась мысль. На самом деле меня никто не спас. Я лежу на заросшем ядовитыми водорослями дне канала, мертвая. Все, что я тут переживаю, это, так сказать, последние конвульсии моей бедной ауры, прежде чем она навсегда растворится в нирване.
Теперь ослепительный свет полностью охватил меня. А в следующий момент, до ужаса неожиданно, он взорвался с оглушительным грохотом. И весь мир погрузился в абсолютную черноту.
* * *
Когда я снова пришла в себя, ничего не было видно. Я чувствовала себя не лучшим образом. Казалось, будто меня нарезали на мелкие кусочки, хорошенько прожевали, а потом выплюнули. Болело все тело с головы до ног. Хуже всего была головная боль. Словно кто-то изнутри бил молотом по вискам. Или даже киркой.
Со стоном я открыла глаза и тут же попыталась понять, где нахожусь. И почему я лежу на спине на чем-то твердом, как камень.
Оказалось, что я и правда лежу на камне. Кончики пальцев коснулись неровных булыжников. Грязных булыжников. Я что, только что нащупала собачьи какашки? Точно они, отвратительная вонь!
Но это было не самое худшее. Я была голой! Даже нижнее белье пропало! Я тут же попыталась позвать на помощь, но не смогла произнести ни звука.
– А как мне поступить с девчонкой, когда она проснется? – спросил тихий мужской голос. – Уверен, она скоро придет в себя.
– Так же, как и с другими, – ответил кто-то так же тихо. Это был голос Победителя! – Позаботься о ее одежде и доставь домой. Если она попала сюда, здесь у нее тоже должен быть дом.
– Ты уверен? – спросил первый мужчина. – Ее явно не было в предсказании. – Хотя он говорил шепотом, в его голосе отчетливо слышался гнев.
– У тебя есть другие предложения?
– Да – ты сам позаботишься о ней. В конце концов, это ты притащил с собой нежелательный груз.
– Я скоро должен отправиться дальше, и ты это знаешь. Уже сегодня ночью Тревизана могут пустить под нож, и если я этому не помешаю, что тогда? Малипьеро таятся с ядом и кинжалом за каждым углом!
– Ну что ж, тогда убирайся и сделай то, от чего не можешь отказаться, – сдался первый мужчина.
Шаги удалились, и после этого я наконец различила первые проблески света – с моего лица убрали покрывало. Точнее, грубую мешковину, которую кто-то набросил на меня, заслонив обзор.
В слабом мерцании фонаря я увидела склонившееся надо мной лицо, которое не вызывало большого доверия. По крайней мере, ему не помешало бы сбрить лохматую бороду. Обладатель бороды оказался еще молодым мужчиной, вряд ли сильно старше двадцати, и по нему было видно, что он не станет со мной любезничать.
Мои мысли перепрыгивали с одного на другое. Меня похитили. Мне подсыпали снотворное. Меня раздели. А может, случилось и кое-что похуже. Где же была полиция, когда она так нужна?
– Тронешь меня пальцем, и я закричу, – выкрикнула я.
– Я только хочу тебе помочь, неблагодарное создание, – сказал бородач.
Я с усилием поднялась, прижимая к себе вонючий мешок.
– Как я сюда попала? Что случилось? Где мои родители? И мои вещи?
Он протянул мне сложенную одежду.
– Вот, надень это. Прикрой срам.
Подавая мне одежду, он отвернулся, но я ему не доверяла и старалась не выпускать его из виду, когда отбросила мешок в сторону и вцепилась в одежду. Вещи выглядели своеобразно и ничуть не походили на то, что было на мне раньше. Слишком длинная, довольно жесткая рубашка, похожая на ночную сорочку, которую всегда надевала моя бабушка. Еще там была вещица вроде платья, коричневая и почти такая же длинная, со шнуровкой в верхней части. Вся эта одежда выглядела так, будто ее достали из театрального хранилища исторических костюмов.
