Исход был предрешен. Несмотря на то что после трагедии миновало уже восемь лет, ничто не могло остановить скорбящего отца.
Мемориал в память о трагедии «Колумбайн» был торжественно открыт солнечным днем в сентябре 2007 года. Мимо его внутренней стены молча прошли несколько тысяч гостей. Гневная надпись не вызвала споров. Посетители обратили на нее не больше внимания, чем на остальные двенадцать, даже из любопытства. Никакой сколько-нибудь заметной реакции. Никому не было до нее дела.
От имени раненых выступил Патрик Айрленд: «Выстрелы – это событие, которое произошло. Но не они сделали меня тем, кто я есть. Не они определили ход моей последующей жизни».
В небо было выпущено тринадцать белых голубей. Через несколько секунд за ними последовали еще две сотни – произвольное число, призванное символизировать всех остальных. Они разлетелись в разные стороны. На мгновение показалось, что голуби заполнили собой все небо. Затем они нашли друг друга и слились в единую стаю, огромное белое облако, которое плыло то слева направо, то поворачивало назад в ясном голубом небе.
Послесловие
«Прощение»
Десять лет спустя после трагедии Линда Маузер вдруг потеряла контроль над собой, сидя в кресле стоматолога-гигиениста. Она полулежала, сжимая подлокотники, растянув мышцы нижней челюсти и чувствуя себя уязвимой. От резкого света лампы она поморщилась и закрыла глаза. Врач изучал десну Линды пародонтологическим зондом и насмешливым тоном давал характеристику каждому зубу. Оба они были недовольны. Линда знала, что запустила состояние ротовой полости. Еще одно фиаско.
Внезапно Линда почувствовала, что сейчас заплачет. Многие годы она сдерживала слезы, но сейчас они потекли ручьем. Ее раскрытые губы задрожали, и стоматолог отдернул зонд. Она накинулась на него, не в силах терпеть его обвиняющий тон:
– У меня погиб сын! Простите, у меня просто не было желания пользоваться зубной нитью.
– О, – сказал гигиенист. – А ваш сын погиб недавно?
– Когда у тебя умирает ребенок, всегда кажется, что это произошло недавно, – резко ответила Линда.
Затем она почувствовала себя виноватой. «Иногда у меня бывает слишком острая реакция», – призналась она. Как же она ненавидит таких людей. Самодовольных, беззаботных. Бесчувственных, беспамятных, не способных понять, насколько глубоко ее горе и почему оно не проходит так долго.
Больше всего Линде ненавистны временные рамки. Кто их придумал? Кто определил, когда слезам положено высохнуть? Она точно не знает, но вроде бы существует разумный период скорби, а она вышла далеко за его пределы. Ее горю нет ни конца, ни края. Как и слегка прикрытым оскорблениям в ее адрес.
В январе 2009 года она начала готовиться к десятой годовщине трагедии. Линда Маузер стала вести блог. Теперь она наконец была готова писать о трагедии «Колумбайн» так, чтобы это могли прочесть все. Это был новый способ хоть как-то смягчить ее все не проходящую боль. В качестве ника она выбрала «Рожденная заново».
Десятая годовщина была невыносима. Многие семьи пережили ее особенно тяжело. Ведение блога помогало Линде, но не сильно. В июне она опять потеряла контроль над собой – это случилось в летней библейской школе. Линда пожаловалась на то, какой тяжелой выдалась минувшая неделя, и какая-то женщина постарше, желая устыдить ее, насмешливо сказала: «Да ведь прошло уже десять лет».
Линда Маузер злится. Именно так она смотрит на вещи.
Линда зла на полицейских, на школу, на церковь, из которой она в конце концов ушла. Полицейские подвели, и не раз: сначала они вместо того, чтобы войти в школу, расположились по ее периметру и тем самым дали Дейву Сандерсу умереть, а затем скрыли, что один из них собирался получить тот ордер на обыск. Взять хотя бы шерифа Стоуна – что за некомпетентный фигляр! Мистеру Ди тоже надо было ответить за многое, а инспектор школьного округа! «Какое-то время я, можно сказать, ненавидела Джейн Хэммонд, – говорит Линда. – Холодная бюрократка, и к тому же тогда она была за границей – очень удобно». Но все это пустяки по сравнению с поведением учителей и администрации в школе, которые едва не дали ее дочери умереть. Кристи Маузер тяжело переживала убийство брата. Затем над ней начала издеваться группа девочек. Преподаватели посчитали, что это мелочь, не стоящая их внимания. А между тем Кристи была близка к тому, чтобы покончить с собой. Но бюрократ из администрации школы отказал ее родителям в просьбе предоставить дочери возможность обучаться на дому. Они совершенно недооценили глубину полученной ею эмоциональной травмы. Линда смотрит на это именно так. Воспоминания об этой истории все еще вызывают у нее ярость.
Линда также зла на христиан, которые объявили, что расправа в «Колумбайн» была религиозной войной. Она особенно зла на двух пасторов: преподобного Билли Эпперхарта из Христианского центра Троицы и преподобного Фрэнклина Грэма. Не говоря уже о ее собственном приходе католической церкви Святой Франциски Кабрини. Священник игнорировал Линду, зайдя в ее дом лишь однажды – короткий церемонный визит вместе с его преподобием архиепископом и «жуткими прихвостнями». Для духовной поддержки церковь отрядила к ней старого священника, который в первые же месяцы после убийства ее сына настойчиво твердил, чтобы она взяла себя в руки. «Вместо того, чтобы понять мою боль, он хотел вести со мной споры». Линда не нашла в своем приходе ни понимания, ни сочувствия. И примерно через шесть лет оставила его.
Линда зла на Робин Андерсон, Марка Мейнса и Фила Дюрана за то, что они приобрели для убийц огнестрельное оружие, хотя имена двух последних она уже не помнит. Она зла на Национальную стрелковую ассоциацию, а также на Конгресс и законодательное собрание Колорадо за то, что они ей потакают. «Они не смогли даже продлить запрет на производство, приобретение и хранение полуавтоматического штурмового оружия»
[28], – сказала она. Долгое время Линда гневалась и на мужа, Тома, за его участие в борьбе за то, чтобы исправить это зло. «Он ушел с головой в войну за ужесточение контроля за оборотом огнестрельного оружия уже примерно через неделю, – говорит она. – Я не могла последовать его примеру. Я хотела уйти в свой мирок». Она согласилась с выбором Тома, но он был ей необходим, очень необходим. «Я чувствовала себя раздавленной, я чувствовала себя брошенной».
Линда простила Тома, но ее по-прежнему злит то положение, в котором она оказалась. Она рассчитывала, что к этому времени у нее уже будут внуки. А вместо этого у нее есть дочь, которая ходит в начальную школу. Смерть Дэниела оставила в жизни их семьи зияющую пропасть, и через год они удочерили маленькую девочку из Азии. Это дало чудесный результат – у Линды светлеет лицо, когда в комнату вбегает Мэдлин, чтобы задать очередной вопрос, – но женщина чувствует себя усталой и не заводит дружбу с другими матерями, как это случалось, когда малышами были старшие дети. «Я среди них вроде как старуха, – жалуется она. – Я вижу вокруг хорошеньких мам с детьми. Они идут по жизни без крупных сбоев. И меня это вроде как злит».
