Брайан Рорбоф на этом успокоился – ему было достаточно того, что его услышали.
Тому Клиболду приходилось иметь дело с целым морем гнева. «Кто дал моему сыну это огнестрельное оружие?» – спросил он преподобного Марксхаузена. Он также чувствовал, что общество его предало, ведь в школах царит культура, в которой считается нормальным цепляться к тем, кто не такой, как остальные.
Том сделал все возможное, чтобы изолироваться от разгневанного мира. Его работа позволяла ему прятаться дома, и он был только рад этому. Но Сью устроена по-другому. «Ей надо выходить из дома», – сказал Марксхаузен.
28 мая Кэти Харрис написала семьям погибших письма с соболезнованиями. Многие из адресов убитых нигде не публиковались, поэтому она положила каждое из тринадцати писем в конверт, написав на нем фамилию соответствующей семьи, запечатала, а потом сложила все в большой конверт из оберточной бумаги и отправила его на адрес, который, как заявили представители округа, являлся адресом координационного центра для пересылки корреспонденции жертвам трагедии.
Неделю спустя Кэти отправила письма также и семьям двадцати трех учеников, получивших ранения. Однако руководство округа переслало их в департамент шерифа как потенциальный доказательный материал, а там официальные лица просто решили скрыть их, не став их ни читать, ни доставлять адресатам.
В середине июля об этой конфузной ситуации стало известно СМИ. «Доставлять письма адресатам вообще не наше дело», – заявил сержант Рэнди Уэст. На конвертах не было отметок об оплате почтовых расходов, не было и адресов, так что в конце концов официальные лица решили вернуть их отправительнице. Уэст посетовал на отказ семьи Харрисов от встреч с полицией, если им не будет предоставлен иммунитет, и заявил также, что его люди столкнулись с трудностями, пытаясь связаться с их адвокатами. «То они заняты, то мы заняты, и мы просто не можем установить контакт, – сказал сержант Уэст. – Думаю, если вы хотите облегчить всем жизнь, вы могли бы просто поговорить с нами».
Харрисы наконец нарушили трехмесячное молчание, сделав заявление, в котором опровергли заведомо ложные сведения о письмах, распространенные властями. А их адвокат выступил с утверждением, что представители шерифа ни разу не попытались связаться с ним по этому поводу.
В конечном итоге все письма были возвращены отправительнице.
Сью Клиболд тоже написала в мае послания с извинениями. Она отправила их непосредственно семьям. Брэд и Мисти получили от нее следующее составленное от руки письмо:
Уважаемая семья Бернал!
Мы с великим трудом и кротким смирением пишем Вам, чтобы выразить глубокую скорбь по поводу утраты вашей прекрасной дочери Кесси. Она несла миру радость и любовь и была отнята у Вас в момент безумия. Нам жаль, что мы не имели случая познакомиться с ней и испытать светлые чувства от соприкосновения с ее любящей душой.
Мы никогда не поймем, почему произошла эта трагедия и что именно мы могли бы сделать, чтобы предотвратить ее. Мы просим у Вас прощения за ту роль, которую наш сын сыграл в гибели вашей Кесси. Мы никогда не видели в Дилане ни гнева, ни ненависти до тех последних моментов его жизни, которые мы, как и остальной мир, наблюдали с чувством бессильного ужаса. Нам все еще очень трудно постичь реальность того, что наш сын разделил с другим подростком ответственность за эту трагедию.
Да пошлет Бог утешение Вам и Вашим близким. Да дарует он покой и понимание всем нашим израненным сердцам.
Искренне Ваши,
Сью и Том Клиболд
Мисти была тронута – в достаточной мере, чтобы поместить полный текст этого письма в мемуары, которые писала, и великодушно охарактеризовать его как мужественный поступок. Том и Сью потеряли сына в той же катастрофе, написала она. Кесси хотя бы умерла достойно. А какое утешение есть у Клиболдов? Мисти также написала о возможных обвинениях в адрес родителей убийц. Должны ли они были что-то знать? Не пренебрегали ли они своими родительскими обязанностями? «Откуда нам знать?»
42. Программа реабилитации
За год до атаки Эрик и Дилан условились о ее времени и месте: апрель 1999 года, в школьной столовой. Это дало Эрику достаточно форы, чтобы выработать план, собрать необходимое оружие и убедить партнера, что все это взаправду.
Вскоре после того, как они начали ходить на курсы реабилитации, Эрику и Дилану выдали школьные альбомы на одиннадцатый класс. Они тут же ими поменялись и заполнили страницу за страницей рисунками, описаниями и высокопарными речами. «Мы боги, и мы так зажжем, когда станем NBK!!» – написал Дилан в альбоме Эрика. «Мой гнев из-за январского инцидента будет достоин языческого божества. Не говоря уже о той мести, которую мы свершим».
Под январским инцидентом разумелся их арест. У Эрика он также вызвал ярость. «31 января – дерьмо, хреновее не бывает, – написал он в альбоме Дилана. – Терпеть не могу белые фургоны!»
Арест был критической точкой – альбомы стрелков подтвердили первоначальную догадку Фузильера на этот счет. В конечном итоге Фузильер сочтет его самым важным событием на пути превращения Эрика в убийцу. За арестом быстро, одно за другим последовали взрывы первых изготовленных Эриком бомб, угрозы совершить массовое убийство, размещенные на сайте, еще более страшные записи в дневнике и разработка в общих чертах плана атаки. Но Эрик и так уже шел именно к этому. Нельзя сказать, что из-за ареста «у него сорвало крышу». По мнению Фузильера, то, что последовало за кражей, было не причиной для убийств, а только катализатором.
Эрик копил в душе злобу на тех, кто, как он считал, к нему несправедлив. Полицейские, судья и те, кто занимался его принудительной реабилитацией, были всего лишь самым последним дополнением к до смешного всеобъемлющему списку его врагов, который включал в себя Тайгера Вудса, всех девушек, которые когда-либо давали ему от ворот поворот, всю западную культуру и род человеческий как таковой. Арест, как считал Фузильер, отличался от всех прочих событий тем, что тогда двум подросткам впервые был дан резкий отпор, лишивший их контроля над собственной жизнью или, во всяком случае, ограничивший его, как выразился по этому поводу Дилан, «идет закручивание гаек». Теперь они оба были учениками старшей школы, то есть переживали время, когда их личная свобода должна была бы расширяться и расширяться. Они только что получили водительские права, у них обоих была работа, за которую им платили каждую неделю, они впервые получали доход, которым могли распоряжаться сами, время, когда они должны были возвращаться домой становилось все позднее и позднее, Эрик завязал отношения с девушкой… Иными словами, круг их возможностей увеличивался. У них и раньше случались срывы, но они были незначительными, их последствия не пугали. А на этот раз то, что они совершили, было расценено как преступление. Преступление, хотя они учинили сущий пустяк – позабавились, ограбив какого-то дебила, – ну что тут такого? И все, их свобода пошла псу под хвост.
Эрик заполнял страницы школьного альбома Дилана рисунками: свастиками, роботами-убийцами и забрызганными кровью телами. Одна из иллюстраций на полях изображала сотни крошечных трупов, громоздящихся до самого горизонта, сливаясь в океан человеческого мусора.
