– Не поедешь… – повторила она задумчиво. – Дела у тебя… Понимаю.
Легко встала со стула, поправила золотой браслет на руке циферблатом вверх… Не все у нее оказалось идеальным – великоваты часики. Еще раз глянула на меня с непонятным выражением лица. Блин, да я ее точно знаю! Когда не улыбается – вообще где-то рядом. И это платье…
– Мне очень жаль, – сухо произнесла она. – До свидания, Витя.
Она повернулась ко мне спиной и двинулась на выход. Я бы сказал, порхнула. Движения скупые, отточенные, как у балерины.
Эй! А что, уже все? Постойте, а почему это меня никто здесь не уговаривает? Что за дела? Так серьезные вопросы не решают. Может быть, я передумаю?
Странно.
Как будто все остальное в порядке вещей…
– До свидания, – злобно буркнул я ей в спину.
Не больно-то и хотелось.
Уже в дверях она кивнула в ответ, чуть повернув голову в мою сторону.
Задержалась, будто вспомнив что-то важное, и медленно произнесла, четко артикулируя каждое слово:
– Только об одном тебя попрошу, Витя, и это очень важно…
Диана вдруг замолчала, будто не решаясь произнести эту свою «очень важную» просьбу. А может быть, просто накачивала значимости по всем правилам театральной драматургии.
– Я слушаю, – подбодрил я ее. – Очень внимательно слушаю.
Как достало это вездесущее лицедейство!
– Да-да, вот что… – проговорила она рассеянно, будто запамятовала, о чем мы говорили. – Оставь бога ради эти свои… ДЕЛА. Вообще все прекрати. Поверь, от этого лучше будет не только тебе – всем… нам.
И исчезла за дверью, не успев, наверное, заметить, как у меня от изумления шары выкатываются из орбит, медленно и неумолимо. Мне показалось, что на бесконечно долгую секунду все вокруг погружается в сумрачную хмарь. В зыбкую и тревожную полутемноту.
Потом эти самые шары дисциплинированно вернулись на свои места, и вновь стало светло. Что, надо сказать, понимания не прибавило.
Оставить дела?
Что это вообще было-то?
Глава 7
Буйство сюрреализма
Есть у меня одно жизненное правило, писанное, как тот военный устав, собственной кровью и… нет, не по́том. Скорее юшкой из носа и кровавой слюной из развороченного рта. Если судьба дала тебе под дых, никогда надолго не раскрывай беззащитной «варежки», инстинктивно пытаясь лишний раз вздохнуть недостающего воздуха. Ибо в этот неоднозначный момент именно в этом твоем беспомощном состоянии всегда найдется пара-тройка желающих добавить тебе лишнего вкусного пинка под зад. Народ – он всегда такой, отзывчивый и внимательный. От него ничто не ускользает.
Касается это правило как уличной драки, так и любых других жизненных перипетий.
Сегодня, к примеру, за первым шоком сразу же пришел второй. Когда я и не ждал, вопреки собственным императивам…
Не успев толком осознать, что же это такое было – с загадочной Дианой, я будто бы во сне вернулся в библиотеку и… не обнаружил на месте статьи, которую чуть раньше нашел в газете «Красный Крым» от 14 мая 1944 года. Той самой заметки под названием «С фашистской жестокостью».
Судьба нанесла мне второй удар. Который на поверку оказался еще страшнее, чем иррациональные рекомендации прекрасной сотрудницы городского отдела образования.
Газета была, а СТАТЬИ НЕ БЫЛО!
То есть вообще. На ее месте оказалось продолжение предыдущей заметки о героическом восстановлении города. О том, какие молодцы жители, устраивающие ежедневно субботники по расчистке завалов. Завал! Я тупо разглядывал пожелтевшую от времени бумагу, блеклые строчки типографского текста и… ничего не понимал. Мне что, все это померещилось?
– Вера Семеновна! А кто сюда заходил, пока меня не было?
– Что, Витя?
– Я говорю, кто-нибудь подшивку трогал?
– Так нет. Не трогал никто. Трудовик вот заходил, Афанасий Петрович, денежку спрашивал взаймы. Но он к столам не подходил. Взял вот у меня рубль и пошел себе… довольный.
Бухать пошел. Наш трудовик стереотипов не ломает.
А что же тогда произошло? Кто подменил газету? Библиотекарша?
Я с подозрением глянул на старушку. Да ладно! С чего бы это ей? И смысл какой? Голову-то мне не подменишь! Число, место, сам факт преступления запомнить нетрудно. Я что, бабочка-однодневка? Упорхнул и забыл? Информацию никуда не денешь. Разве что отправишь ее вместе с головой… в ГДР!
Во как!
– А женщина никакая не заходила, Вера Семеновна? Красивая такая…
– Ни женщины не было, ни мужчины. Какой из трудовика мужчина? Недоразумение одно, прости господи…
Надо было все же выдрать эту чертову газету! Как и хотелось…
Постепенно стало доходить случившееся в полном объеме.
Ничего себе! Получается, кто-то заметил, что я нашел статью, и воспользовался моим пятнадцатиминутным отсутствием для того, чтобы газету изъять, изготовить дубликат, в котором этой заметки уже нет, да еще и состарить его до состояния других газет. Я сдвинул газетный листок и присмотрелся внимательней к структуре бумаги. Да еще и не отличить этот новодел от старых изданий! Как это?
Да не бывает так!
Я все же с треском вырвал газету из подшивки. От души.
– Караваев! – возмущенно вскинулась библиотекарша. – Ты что это?
А, черт. Забылся. Некрасиво вышло.
– Я… в музей! – ляпнул я на бегу первое, что пришло в голову. – Сравнить! Там такая же газета. Я верну, уважаемая Тортил… ой, Вера Семеновна. Верну обязательно.
В дверях уже заметил, как старушка беспомощно грозит мне пальцем вслед.
Вот я свинья. Ладно, потом… покаюсь.
Что еще? Блин, портфель же еще в классе! Я поскакал через две ступени на второй этаж. Школа уже обезлюдела. Где-то за поворотом слышно было, как техничка елозит шваброй по мозаике, цепляя деревяшкой бетон через дыры в тряпке. Элитные вы наши! Как свадебные лошади – морда в цветах, а попа, извиняюсь, в… ну, как обычно, как попе и положено.
Лишь бы не закрыли кабинет.
О, слава богу.
Я ворвался в класс и… снова застыл истуканом. День сюрпризов!
– Ой, Караваев. – Грипповина выдернула руки из моего портфеля и зачем-то спрятала их за спиной. – Витя, а… ты портфель ось… в классе забыл.
Ага! Я тоже обратил внимание.
– А вы подождать меня решили? – Я прошел мимо учительницы и демонстративно защелкнул на портфеле оба замка, не забыв сунуть газету внутрь. – Очень мило. Не каждый педагог станет тратить свое личное время из-за одного ученика.
– Шо ты, Витя! В нашей школе… каждый ребенок… он же как родной… как сын… або дочь.
