Вообще в голову не лезет.
У этих человекообразных чудовищ те же руки, те же ноги, что и у нас. Голова, глаза, уши, рот, нос – ничего не пропущено, ничего не прибавлено. Откуда тогда все это взялось – газовые камеры, стеллажные печи, «отбойный» столб посредине плаца? Что за невообразимый сдвиг произошел в сознании «человека разумного»? Каким образом «венец творения» в одночасье превратился в раковую опухоль на теле цивилизации? Нет, это понятно, что осудили, заклеймили и запретили, – Нюрнберг был просто необходим. А ДОСТАТОЧЕН ли был этот процесс в конечном счете, если выражаться языком алгебры и начала анализа? Кто-нибудь удосужился изучить эту болячку, вникнуть в анамнез, разложить по полочкам причины и следствия? Вплоть до медицинских аспектов и диагнозов?
Может быть, и удосужился кто-то, только что-то я не помню широко распространенных материалов…
Вероятнее всего, так произошло – на скорую руку отсекли брезгливо гниющий орган, образно говоря, вышвырнули нацистскую опухоль на свалку истории, подальше из поля зрения – и скорее поторопились забыть. Не очень приятно вспоминать, стало быть. И вот результат – гнилостные споры человеконенавистничества вновь поднимаются в воздух из старой перегнившей плоти, летят себе на все четыре стороны, ветром гонимые, празднуют свое освобождение, ищут мозги послабже.
И ведь находят.
И вновь чадят в Европе факельные вакханалии, и опять зигуют подростки там, где каких-то семь десятков лет назад тысячами бездыханных изувеченных тел рутинно забивались могильные рвы и целые овраги. И опять замыкается непрерывный круг истории, и опять зловеще мелькают спицы фатального колеса, грозя неумолимыми катастрофами, которые когда-то уже были. Но мы, как правило, легкомысленно предпочитаем не помнить ничего плохого. Защитная, знаете ли, реакция человеческого мозга.
Только защитная ли?
Хорошо, что в этом времени живы еще очевидцы…
– Ты знаешь, Саныч, может, оно и к лучшему, что с нами этот заслуженный партизан будет. Хоть он, как я понял, не очень и приятен в общении. Не знаю, остался бы я сам обаяшкой, если бы пережил столько, сколько он. Ты уж на него зубами особо не клацай. Ладно?
– Ладно. Лечишь меня, будто я всего этого не понимаю. И кстати, вот еще что – Шеф сказал, чтобы мы ему тебя не светили. Не стоит в горкоме твою фигуру афишировать. Вопросы будут.
– Резонно. Ну и не афишируйте.
– Ага. Слушай, а давай-ка спланируем наши действия в Симферополе на ближайшие пару часов. Не хочешь?
– Думаю, самое время…
Глава 10
Пионер – всем балбесам пример
Улицу Эстонскую нашли быстро.
Я даже ее смутно помню – бывал тут в бытность учебы в военном училище.
Эстонская – это, как выяснилось, возле нашего «Пьяного угла». Кто был курсантом, должен непременно знать, какой объект скрывается под этим странным шифром. Потому что «Пьяный угол» есть в любом военном вузе. Ключевое слово – «военном». За этим туманным наименованием, как правило, скрывается угол забора, где безопаснее и легче всего лазить в самовольную отлучку. А «пьяный» он, потому что конструкция сего уникального места позволяет хоть и с трудом, но все же попадать обратно на территорию училища любому человеку, пусть он даже частично или окончательно выведен из строя токсинами алкалоидов.
Проверено.
Так вот, наша Эстонская улица оказалась прямо напротив «Пьяного угла» симферопольской кузницы боевых комиссаров стройбата, перпендикулярно широкому проспекту, проходящему вдоль черного кованого забора училища.
Коротенькая улочка, ста метров нет.
Кривая и в меру загаженная. Не заасфальтированная. По центру – хаотичный арык, водоотвод от колонок и общих дворовых кранов, куда дружно выплескиваются еще и помои с кухонь. Как в Средней Азии. Явный признак татарского поселения. На то же самое указывают и своеобразные дворы на три-четыре семьи, узкие и длинные, коротким торцом выходящие на улицу. Общий туалет по центру с двумя дырками из гендерных соображений, вход в него, что любопытно, развернут к стене, в сторону соседского двора. Дабы не портить собственный дизайн и ауру. А соседи… нехай сдохнут, подонки.
Рядом с туалетом – общий кран водопровода, редко у кого труба идет прямо в дом. Все затариваются водой посредством банальных ведер, даже зимой. Тут же летний душ с дырявой бочкой над головой. Когда холодно, моются дома в тазиках. Живут в малюсеньких мазанках, темных и приземистых. Но прихожая есть у каждой конуры. Предбанник, сени, не знаю, как они их называют. Там, как правило, стоит примус или конфорка с газовым баллоном. Стало быть, кухня. Отопление печное. У каждой семьи напротив общего туалета – сарайчик для угля: дровами тут не топят, разве что предварительно разжигают топку. И горят эти трущобы – только в путь!
Впрочем, я увлекся.
Просто в свое время снимал угол в подобных «шанхаях». Скажу больше, жену в роддом отсюда отвозил, а потом целый год в этой антисанитарии сына пестовали, стараясь купать его по два раза на дню: все вокруг казалось грязным и засаленным.
И ведь живут же люди!
– Ничего мы тут не узнаем, – проворчал Сан-Саныч. – Зыркают тут на нас как на чужаков. Мы что, в Орду попали?
– Ты нормальный? – изумился я. – Вообще-то крымских татар депортировали тридцать лет назад. В Среднюю Азию, на секундочку. Ты где вообще тут Орду нашел?
– Да вон гляди, старушка. Она реально коричневого цвета.
Словечко «реально» эти дети застойного социализма у меня подцепили.
То ли еще будет!
– А дети! – не унимался Козет. – Вон смотри, скажешь, русаки?
– Нормальные казахи, – пожал я плечами, – или вьетнамцы, братья наши по борьбе со злобными янками. Точнее, дети наших братьев…
– Ничего мы тут не вы́ходим.
Отчасти он прав.
– Давай, наверное, Саныч, разделимся. Ты дуй в милицию, у них областной инфоцентр на проспекте Кирова, недалеко отсюда. А я… А мне… Пойдем-ка на рынок, купишь мне… галстук пионерский.
– Чего?
– Частицу знамени нашего, цвета крови героев. И это без шуток, заметь. Да, и значок с пылающим дедушкой Лениным тоже пригодится.
– Ты это… все-таки… насчет Ленина… надо бы повежливей…
– А что, заложишь? Да не боись. Я дедушку Ленина уважаю. Его весь мир уважает. Мне просто фанатизм не нравится. Любой. Особенно полурелигиозный, заметь. И рвение балбесов, которые завтра переобуются ровно в другую сторону, не поморщившись. Что называется, в воздухе. И вашего дедушку будут клясть почем зря, с таким же азартом, как молились на него раньше.
– Да ну, бред какой-то. Что значит «переобуются»? Чтобы у нас в стране проклинали Ленина! Ты вообще такое представить можешь?
– Могу, – искренне заверил я его. – Но ты не заморачивайся. Идем, вон рынок виднеется. Должны быть галстуки там. Пионер – он всем балбесам пример!
