– И стала настаивать на этом особенно строго именно… после нашего с вами разговора.
Я замер.
– Хаим Натанович, а… женщина эта… как она представилась? Случайно не Дианой Сергеевной?
– Ви знакомы?
Живописные маски на стене напрочь вылетели из моей головы.
– Некоторым образом. А почему из «руководства культурой»? Она же из отдела образования.
– Послушайте, юноша. – Старик наконец оставил свои гигантские очки в покое и водрузил сию конструкцию на свой толстый и некрасивый нос. – Отчего это у меня вдруг складывается впечатление, что все недоразумения в этом грустном подлунном мире вертятся исключительно вокруг только вашей персоны? Ви снова куда-то влипли?
Вопрос не праздный.
Так сложилось, что все мои «подвиги», все достижения, удачи и проигрыши мы с Хейфецом тщательно анализируем задним числом с «разбором полетов» на составляющие элементы. Вопиющее нарушение режима секретности, но… мне наплевать. Напеле-вать. Я вообще не из этого мира. А Хейфец, на секундочку, с разведкой и органами безопасности работал со времен Великой Отечественной. Это сейчас он носы актерские пудрит, а в былые времена… впрочем, это особый рассказ. Главное, что его аналитические замечания, как правило, точны, остры и бесценны. Это – моя заинтересованность. А его интерес – вновь почувствовать себя при делах, хотя бы даже и косвенно. Почувствовать себя нужным при этих опасных, запутанных и никогда не дающих повода соскучиться делах.
И этот толстый и некрасивый нос вновь чует серные выделения, сочащиеся из-под моего ангельского оперенья.
Я вздохнул.
– Влип? Может, нет, а может, и да, – покрутил я неопределенно пальцами в воздухе. – Вы думаете, я просто так рвался к вам на беседу? Хочется услышать вашего мнения о кое-каких событиях. Чисто абстрактный взгляд.
– Чисто?
– Ну да, так… говорят сейчас. Поможете?
– А у меня есть вибор?
– А если бы был, могли бы не помочь?
– Послушайте, юноша, кто здесь еврей, в конце концов? Прекратите злоупотреблять вопросительными знаками и вытягивать мое время за кошачий гениталий. Садитесь тут передо мной и выкладывайте все начистоту.
Я уселся.
– Короче, так. К нам в отдел вернули на дорасследование дело о групповом убийстве. С особой жестокостью…
– Короче? Ви сказали «короче»? Что конкретно «короче», позволите узнать?
– Хаим Натанович!
– Ну ладно, пускай будет «короче», таки ваш цимес. Продолжайте уже, юноша, не отвлекайтесь!
– Отвлекся уже. С вашей помощью. Значит… о чем это я? А! Говорю – дело сложное. Исходных фактов с гулькин нос. Подробности вот такие, слушайте…
Я рассказал Хейфецу обо всем, что нам удалось узнать за прошедшие сутки, включая симферопольский инцидент сорок четвертого года на улице Эстонской. Опустил только мистику с газетной статьей и загадочной Дианой, которая уже дважды мелькнула в зоне моего внимания. Ни к чему старому материалисту признаки инфернального наваждения. Хватит с него моей собственной серы.
Неожиданно мой рассказ затянулся на добрых двадцать минут. Видимо, озвучивая все факты, версии и предположения, я сам для себя пытался кропотливо разложить скудную информацию по ровным и понятным полочкам. Получалось, честно говоря, неважно – очень мало было исходных данных.
Но Хейфецу, к моему стыду, оказалось достаточно и этого.
С минуту он молчал, размышляя. Потом еще полминуты гримасничал, сам того не замечая, – пытался без помощи рук сдвинуть свои чудовищные очки на кончик носа. И в конце концов выдал простое и до обидного очевидное умозаключение. С полной раскладкой посылок и логических связей. Гений!
– Жертва преступления был в войну узником концлагеря. Так?
– Так.
– Кому он мог стать опасным через три десятка лет после войны?
– К примеру, кому-нибудь из администрации лагеря. Тому, кого он запомнил.
– Не так важно, кого ОН запомнил. Важно, кто ЕГО запомнил! А потом еще и ВСПОМНИЛ через столько времени с учетом того, что наверняка оба изменились чуть ли не до неузнаваемости. Кто это мог быть?
Ответ был где-то рядом.
В тех крохах информации, что нам достались. По крайней мере, в тех крохах, что я только что озвучил Хейфецу. Я это чувствовал. До зуда в переносице. Чувствовал и… пока не мог сформулировать. Ну да, а кто сказал, что из нас двоих гений именно я?
– Не думаю, что охранники лагеря визуально запоминали всех узников до одного, – начал рассуждать я, маленькими шажочками раскачивая собственную тормознутость. – Значит, у одного из шуцманов с будущей жертвой был особый контакт.
– Ну вот, юноша, ви почти уже все и сказали. Поставьте заключительный знак препинания, будьте так любезны, и скажите то, что должны сказать.
– Ага-ага. Кондратьев чудом спасся и бежал из лагеря после экзекуции на «отбойном» столбе. Калечил его одноглазый урод с кличкой… мм… А! Шайтан. Точно. Значит, Шайтан пытался плетью изуродовать лицо Кондратьева. Кстати, в заключении патологоанатома есть описания старых шрамов в левой части лица убитого. И застарелых повреждений костей черепа. Только… у этого палача каждый день был такой вот «кондратьев». Как он мог запомнить именно нашего?
Старый еврей с укоризной покачал головой. Молча понаблюдал за моими потугами.
И наконец помог:
– Мне, как еврею, больно об этом не то что говорить, но даже и думать. Но сколько таких, как ви выразились, «кондратьевых» могли остаться в живых после столба? Ви сами не подумали?
Меня как холодной водой окатило.
Точно.
– Думаю… немного. А скорей всего, вообще никого. Только наша будущая жертва.
– Которая всю жизнь носила на лице пометку от плетки, – добавил Хейфец, – и поэтому кто-то очень легко узнал ее. По своему же собственному автографу. А поскольку с ваших слов у самого предполагаемого убийцы тоже не хватало одного глаза, ко всему прочему он решил, что и сам узнан. Садисты, юноша, большей частью трусливы. Вот он и принял меры, как и привык делать раньше. Кардинально.
– Странно. Ведь то, что вы говорите, очевидно. Почему я раньше даже и не подумал в этом направлении?
– Потому что ви добрый и светлый мальчик, воспитанный в сытой стране, в благополучной семье, среди таких же, как ви, добрых и светлых людей. Вам просто не хотелось лишний раз пускать этот мрак вовнутрь себя. Вам не разрешала делать это ваша добрая и светлая голова – больно думать о том, что люди бывают страшнее самого злобного и жестокого животного. Вам очень хочется, чтобы все вокруг вас были такими же добрыми и…
– Я понял-понял. Светлыми. Хватит. Дошло уже…
Завел шарманку. Каким же он бывает занудой!
