– Нормальный! – Я раздраженно плюхнулся на диванчик. – Контролеры хреновы. Пока друг друга пасти будем, злодей на дно уйдет, днем с огнем не сыщешь.
Ирина присела рядом.
– Сыщем, можешь не сомневаться. Тут еще такие дела. – Она пальцем осторожно потрогала мою шикарную шишку. – Болит?
Я в сердцах так мотнул головой, что действительно заболело. Точнее, сильнее стало болеть, да еще и задергало опять в затылке.
– Ничего у меня не болит! Украшение просто. Ботоксное.
– Какое-какое?
– Забей, – отмахнулся я. – Ты что-то там про какие-то дела говорила?
– Ну да, – переключилась Ирина. – По Кондратьеву есть информация. В городе он был за два дня до убийства. В центре.
– Так-так-так. И где конкретно?
– Конкретно – в павильоне Совета ветеранов, что на Матросском бульваре. Искал там председателя, подождал немного, не дождался и ушел. Ни с кем не разговаривал. Четверых установили, кто его там видел, их проверяют. И другие очевидцы вроде есть, ищем.
– Ага. Думаете, там он своего будущего убийцу встретил?
– Может быть.
Очень правдоподобная версия. Встретились случайно, узнали друг друга и разбежались озадаченные. Кондратьев – думать, не ошибся ли он, а злодей – готовить свою кровавую задумку.
– Послушай, Ирина, – вдруг вспомнил я, – а сумка с водкой на железнодорожной станции у Камышло́в в тот же день появилась?
– На следующее утро.
– Сходится…
Ведь мог же наш Татарин появиться в павильоне в тот момент, когда там ждал председателя Кондратьев?
Я озадаченно потрогал пульсирующий затылок.
Вообще-то не мог.
Очень маловероятно это. Ведь наш татарский недруг официально парализован. По крайней мере, для широкого круга заинтересованных и не очень лиц. С чего бы ему светить здоровыми органами в таком оживленном месте, как ветеранский клуб по интересам? Очень веская для этого должна быть причина.
Не сходится.
Или…
– А женщины там были? Ирина, эй! Возвращайся.
– Не дергай меня! – Девушка шлепнула меня по руке, которой я потряс ее за плечо. – Подумать не даешь. Какие женщины?
– Пожилые, блин! Я бы сказал «старушки», если бы мне самому, как ты знаешь, было бы лет так на тридцать поменьше.
– Да уж… знаю, Старичок. Я же сказала, наши сейчас проверяют, кто там был еще в павильоне. Установлено, что человек около пятнадцати в разное время заходили. Могли быть и женщины…
Сестра Татарина?
Которая, допустим, каким-то образом знала Кондратьева по прежним временам?
Почему нет?
Теперь вновь сходится. Со скрипом, правда…
И тут меня осенило!
– Слушай, Ирина! А кто сейчас проверяет этот павильон ветеранов? Конкретно?
Ирина прищурилась:
– Тебе зачем?
Подозрительные все такие стали! Шишка, между прочим, уже почти не болит. Если специально не прислушиваться.
– Ты слышала, как любимый политработник Сан-Саныча, лишивший его премии, что-то там рассказывал про архивы концлагеря «Красный»? Мол, списки персонала тащила в тайник спецгруппа СС, напоролись на партизан у Чертовой тропы, и документы в конечном итоге пропали. Или их специально кто-то спрятал под шумок.
– Ну, помню…
– Короче, есть идея! – торжественно произнес я, спрыгивая с дивана и направляясь к тумбочке, где хранились наши чайные принадлежности: литровая банка с самодельным бульбулятором из лезвий. – Давай, мать, покумекаем на пару. Идейка моя не на одну рюмку чая потянет.
– Заваривай!
– Бумажку, кстати, посмотри в своем правом кармане, – вспомнил я. – Чего там написано?
– Какую бумажку? Нет у меня ничего.
– Точно?
– Я что, похожа на сумасшедшую? Или на беспамятную?
– Нет-нет, что ты! Мне просто… показалось.
– Креститься надо…
Диана!
Молодец, Принцесса. Подсуетилась.
Ни одной мелочи не упустит.
Глава 24
Южные нравы
На следующий день в школе ко мне подошла одноклассница, Оля Хохулина. Спортсменка, комсомолка… в будущем, студентка там же будет когда-нибудь, а пока… просто симпатичная девчонка, по которой уже слегка подсыхают некоторые мои школьные братья по несчастью. Напомню – второй класс средней советской школы, от горшка… ну, пусть будет уже не два, а три вершка, всего ничего, тем не менее романтические предпочтения уже начинают выпукло откристаллизовываться.
Южные нравы!
– Караваев, ты же рядом с Первой городской живешь?
Я так понял, с больницей имеется в виду.
Олька всегда глотает «ненужные» слова, а еще, когда разговаривает с кем-то, слегка подергивает подбородком кверху, что некоторым пацанам кажется признаком гламурного высокомерия. Заманушкой, на которую грех не клюнуть. На самом деле это из-за акробатики: девчонок там вечно заставляют «держать осанку» и «задирать голову». Плюс внутренняя энергия, которая просто бушует в этом чертенке в юбке. Олька – типичный холерик, если можно с этими упрощенными лекалами лезть в измерения детской психики. И внешне похожа, кстати, на героиню из «Кавказской пленницы».
– Рядом с Первой городской, правильно, – подтвердил я, с удовольствием рассматривая еле заметные конопушки на миловидном курносом носике. – А тебе чего надо-то?
В этом возрасте с девчонками я просто обязан быть слегка грубоватым. Нужно казаться этаким мини-бруталом, иначе прилепится ярлык бабника, и прощай социальный статус. Надо заметить, что в восемь лет бабник – это не то, о чем вы подумали. Это… пока очень плохо. Лет так в восемнадцать-двадцать нормально будет, типа «Казанова», «ходок». А сейчас это просто – «каблук» по терминологии двадцать первого века. «Подъюбочник», «куклонос». Вежливость с девочками «кислотна», поэтому с ними надо использовать не вежливое «что», а грубое и заносчивое «чего». И тоже – подбородок вверх, в моем случае уже не так безобидно, как у Хохулиной.
Не я писал эти законы!
– Там Черешня лежит, у нее ключица в гипсе. – У Ольки слова не успевают за мыслью. – Ты мне не покажешь, где больница?
Я пожал плечами:
– Не вижу, почему бы благородному дону не сводить симпатичную сеньору туда, куда ей хочется.
Олькино лицо вдруг вспыхнуло, и она непроизвольно шагнула назад.
Блин, переборщил немного с куртуазностью.
Да, рановато еще для такой галантности, опять же про «кислотность» запамятовал. Толкнуть надо было или за косичку дернуть – их у Хохулиной целых две. Объясняйся теперь… за свое непотребное поведение.
