На всех швейных салонах висели таблички: «Вакансий нет». В одном месте я не обнаружила такой таблички, однако хозяйка, которая открыла мне, молча — у нее был полный рот булавок — указала на четкое «НЕТ», написанное мелом на дверной стойке. «НЕТ» значилось везде и повсюду. Некоторые портнихи отвечали «нет», стоило мне открыть рот: «нет, никаких иностранцев». Другие указывали на мой шрам: «нет, никаких лишних проблем». И однако вокруг были толпы женщин в прекрасно пошитых платьях, такие ни на какой фабрике не сделают. У одних — турнюры, узкие складки и шотландская клетка. У других — вшитые сборчатые рукава, облаками охватывающие руку. Как-то я остановила даму с ласковым лицом, которая выходила из аптеки, чтобы спросить, где ей сшили такое красивое платье, — может, туда я еще не обращалась. Но она в ужасе отшатнулась, прижав к груди расшитый бисером кошелек. Перепугавшись ничуть не меньше, я поспешила перейти на другую сторону улицы и едва не угодила под телегу с углем.
— Эй, барышня, — закричал возница, — по сторонам смотрите!
Даже по соседству с пансионом меня почти никто не знал. Я могла часами ходить в толпе, словно невидимка. Бакалейщик стоял на пороге своей лавки, курил трубку и равнодушно глядел на меня. Мне захотелось крикнуть ему: «Я Ирма! Ирма Витали из Опи». Он сплюнул и ушел обратно за прилавок.
Миссис Гавестон упомянула, что неподалеку от вокзала есть несколько швейных мастерских. Но и там работницы были не нужны. Целыми днями я кружила по городу, все увеличивая охват поисков, и уже почти протерла до дыр свои башмаки. Маленького нефритового кота, украденного у Мистрис, пришлось заложить в ломбард — мне нечем было платить за трамваи. Как-то в дождь я купила у разносчика зонт, ведь ни одна уважающая себя портниха даже на порог не пустит мокрую курицу.
— Тридцать центов за такой зонтик? — фыркнула Молли. Тебя надули. Ладно, пошли на кухню, обсохнешь и чайку попьешь.
Я устало плюхнулась на стул, с тоской глядя на мокрые лужицы, натекшие на пол с моей юбки. Вот уже ровно две недели, как я без толку околачиваюсь в Чикаго.
Пока Молли ловко строгала капусту для супа, я незаметно для себя рассказала ей про Мистрис, про воротнички и про Лулу. Но не про воровство.
— Чудно как-то: что ж ты не скопила побольше, перед тем как отправиться одной в незнакомый город? — хмуровато спросила Молли, стоя ко мне спиной. — Уезжала в спешке? Или что?
Я нервно пригладила волосы.
— Устала я от Кливленда.
— Понятно.
Что ей понятно? Я тоже принялась резать овощи, чтобы унять дрожь в руках.
— Слушай, Ирма, а ты не советовалась со своими? Ну, с итальянцами, которые живут вокруг Полк-стрит? Чего они говорят насчет работы?
Да, я была на Полк-стрит.
— Русские, бывает, нанимают девушек шить воротнички и манжеты, — сказал мне торговец оливковым маслом.
— А вы на фабрику попробуйте сходить, — добавила его жена. — В мясном цеху всегда кто-нибудь нужен на упаковку. И в колбасном тоже.
— Нет, — ответила я. — Нет, спасибо.
— Что, слишком хороша для такой работы? — процедила она. — Или недостаточно голодна?
Колбасные заводы и впрямь широко раскинули свои сети. Я наблюдала, как по утрам толпы изможденных рабочих направляются к их воротам со всего города. А сквозь жирные стекла было видно, как они раскладывают мясо по банкам, сортируют, штампуют и упаковывают их в ящики. Или по многу часов стоят возле длинных деревянных столов, в лужах крови, и набивают колбасные оболочки. В самом деле, кто я такая, чтобы требовать себе работы получше?
Ноги у меня ломило от беспрестанной ходьбы. Однажды я чуть не потеряла сознание, взбираясь по лестнице к своей комнате. Может, и впрямь было глупо ехать сюда? Но что же делать теперь, когда у меня нет денег даже на билет? Молли рассказывала, что зимой, в Ист-Сайде полицейские вытаскивают нищих, замерзших насмерть, из выгребных ям.
— Никогда туда не ходи, Ирма, — с нажимом предупредила она. — Там жуткие районы.
На пятнадцатый день в Чикаго я лежала в кровати и смотрела в узенькое окошко. Раньше у меня никогда не было своей комнаты. Как американцы выдерживают это постоянное одиночество? Ночью, лежа без сна в полной тишине, я представила себе, что умерла. Что тогда станет с Дзией? Вдруг выдастся плохой год, а у отца на руках жена и маленький ребенок — захочет ли он кормить никому не нужную старуху, если я не буду присылать им деньги? Я вспомнила год, после которого мама совсем разболелась. Целыми днями шел мокрый снег, а нам пора было стричь овец. Ножницы постоянно затуплялись о спутанную сырую шерсть. Отцу и Карло приходилось беспрерывно затачивать их. Все валились с ног от усталости, а мы с мамой мыли шерсть, пока руки не покрылись кровавыми мозолями. От холода мы уже не могли пошевелить и пальцем.
— Нам не управиться к утру, — запротестовал Карло. — Это просто невозможно!
— Не болтай, — оборвал его отец. — Утром приедет скупщик.
— Работайте, — повторяла мама, как заведенная. — Только не прекращайте работать. Нам без этой шерсти не выжить.
А теперь пришел и мой черед проявить выдержку. Я не должна останавливаться. Мне нужна работа, чтобы выжить. И я решила: еще один день потрачу на поиски места в ателье, а не получится, так пойду на колбасный завод. Пусть я буду по двенадцать часов в день стоять в крови, но во всяком случае, у меня будет работа.
В пекарне, где я покупала себе вчерашнюю булку на ланч, две итальянки посоветовали сходить в район Гайд-парка, там много богатых домов.
Пешком я тащилась по городу, а густой тяжелый туман постепенно перешел в дождь. Во всех ателье вокруг Гайд-парка — я обошла десять кварталов — ничего, кроме табличек «Вакансий нет», не нашла. Когда дождь прекратился, я проскользнула в парк мимо двух солдат в потрепанных мундирах. Один из них костылем рисовал на мокром песке что-то вроде схемы сражения, а второй пытался уговорить прохожего в приличном костюме подать ему пару монет.
— У вас есть пенсия Союза, — бранчливо заявил тот.
— Да, только на нее и собаку не прокормишь, — отозвался солдат с костылем.
Я увидела пустую скамейку и присела отдохнуть, совсем не подумав о своей юбке. Теперь она будет мокрая и мятая. Впрочем, какая разница, если всюду написано только «НЕТ»? А на колбасном заводе такие мелочи никого не смутят, там у всех одежда кровью заляпана, подумаешь, влажное пятно.
Легкий стук каблучков по выложенной плиткой дорожке заставил меня поднять глаза. По аллее шла прекрасно одетая дама, и я невольно залюбовалась ее платьем: изящнейшие сборки на талии, безупречный крой, а кружевной воротник — как брызги пены в водопаде. Я видела похожий фасон в Godey's, но портниха сделала юбку чуть шире, и дама слегка задевала скамейки, скользя по аллее. Точно завороженная, я пощипывала свою булку и во все глаза глядела на нее. Египетский хлопок, а лента вокруг талии из шелка. Шелест кринолина перекрыл солдатский бубнеж, а потом вдруг раздалось громкое «тр-р-с-к». Дама вскрикнула и склонилась над юбкой: та зацепилась о торчащий из скамейки гвоздь. Забыв обо всем на свете, я в мгновение ока очутилась рядом с ней и опустилась на колени на мокрых плитках.
