Подлинная причина нашего страха не всегда очевидна. Когда я чувствую тревогу, это отношение накладывает свой отпечаток на все аспекты моей жизни. Я могу застрять в супермаркете в очереди на кассу и начать беспокоиться, что не успею закончить вовремя другие дела, потому что сейчас трачу попусту ценное время. У меня могут быть ранние симптомы гриппа, и я тревожусь, что если мне станет хуже, то придется отменить встречи с клиентами или мои еженедельные занятия по медитации. Я могу помогать сыну с его школьным проектом, который необходимо сдать на следующий день, и бояться, что если он не подойдет к заданию творчески или внимательно, то его оценки снизятся, а вместе с ними и его возможности в выборе колледжа. Вне зависимости от внешних обстоятельств мой ум становится напряженным. Когда я делаю паузу и спрашиваю, что действительно беспокоит меня, то осознаю, что в каждой ситуации я опасаюсь потери – потери чего-то, что я считаю важным для моей жизни и счастья.
Абсолютная потеря, которая лежит в основе всех этих маленьких утрат, которых я боюсь, – это потеря жизни. Корень всех наших страхов – это базовое стремление к жизни и неприятие разрушения и смерти. Мы всегда в той или иной форме сталкиваемся со смертью. Я знаю, мои родители стареют, и однажды мне сообщат, что конец уже близок. Мой сын, центр моей вселенной, окончит школу и уедет из дома. Мои знакомые теряют память, их физические способности ухудшаются. Мое собственное тело заметно стареет, устает, болит. Жизнь хрупка, потери – повсюду. Страх потерять жизнь, которую я люблю, – страх смерти – лежит в основе всех страхов.
И все же без чувства страха мы не смогли бы выжить и процветать. Проблема заключается в том, что часто эмоция страха длится слишком долго. Даже когда непосредственная угроза исчезла, наше тело все еще напряжено, мы начеку, наш ум сужен и сосредоточен на том, что может пойти не так. В этой ситуации страх больше не служит нашему выживанию. Мы находимся в трансе страха, и наше переживание каждого мгновения сковано ответными реакциями. Мы тратим время и энергию, защищая жизнь, а не проживая ее на полную.
Пойманные в транс страха
Мы оказываемся в трансе страха, когда эмоция страха становится центром нашей личности и ограничивает способность жить полной жизнью. Транс страха обычно начинается в детстве, когда мы испытываем страх в отношении тех, кто играет в нашей жизни важную роль. Возможно, когда мы были младенцами, наш плач глубокой ночью выводил из равновесия утомленную мать. Когда мы видели ее нахмуренное лицо и слышали резкий голос, мы неожиданно чувствовали себя незащищенными с человеком, на защиту которого полагались больше всего. Мы сжимали кулаки, в горле появлялась скованность, сердце начинало биться быстрее. Эта физическая реакция страха в ответ на недовольство могла регулярно проявляться у нас в раннем детстве. Возможно, мы пробовали сделать что-то новое – снять самостоятельно одежду и потом надеть ее. Возможно, мы наливали стакан виноградного сока и пролили его на ковер в гостиной. Когда мы всей семьей поехали к бабушке, мы могли описаться в постель. И каждый раз, когда неодобрительный взгляд матери и ее разочарованный тон были направлены на нас, мы чувствовали одну и ту же цепную реакцию страха в своем теле.
Хотя у маленьких детей тело обычно расслабленное и гибкое, если переживание страха возникает регулярно в течение нескольких лет, возникает хроническая скованность. Появляется зажим в плечах, голова наклоняется вперед, спина сутулится, грудь становится впалой. Вместо временной реакции на опасность мы разрабатываем постоянную защитную броню. Мы становимся, как описывает это Чогьям Трунгпа, «скоплением напряженных мышц, которые защищают наше существование». Часто мы даже не осознаем эту броню, потому что она становится неотъемлемой частью нас. Но мы можем увидеть ее в других. Мы можем почувствовать ее в себе во время медитации – скованность в той области, где мы ничего не ощущаем.
Транс страха не только создает привычное напряжение в теле. Наш ум также оказывается в ловушке жестких шаблонов. Однонаправленность, которая служит нам в ситуациях реальной опасности, становится одержимостью. Наш ум проводит ассоциации с прошлым опытом и создает бесконечные истории. Они напоминают нам о том, что может случиться плохого, и мы разрабатываем стратегии, как этого избежать. Со мной случится что-то ужасное; я беспомощен; я одинок; я должен что-то делать, чтобы спасти себя. Наш ум немедленно пытается взять контроль над ситуацией, определив причину проблемы. Мы указываем пальцем или на себя, или на других. Так и в случае Барбары страх отцовского гнева основывался на чувстве, что ее собственная испорченность послужила причиной столь злого отношения к ней. Мы можем говорить себе, что неизбежно все разрушим в своей жизни и жизни других, или же, ощущая себя беспомощной жертвой, считать, что другие разрушат все в нашей жизни. В любом случае, эти истории говорят нам, что мы испорчены и должны быть начеку.
Мы оказываемся в трансе страха, когда страх становится центром нашей личности и ограничивает способность жить полной жизнью.
Чувства неполноценности, стыда и истории о них – это, пожалуй, самое сильное составляющее в трансе страха. Пока мы считаем, что с нами что-то не так, мы убеждены, что мы в опасности. Наш стыд подогревает постоянный страх, а страх приводит к еще большему стыду. Уже сам факт, что мы испытываем страх, кажется доказательством нашей испорченности или несостоятельности. Когда мы находимся в ловушке транса, мы отождествляемся с испуганным и плохим «я». Тревога в нашем теле, истории, то, как мы ищем оправдания, сбегаем или взрываемся, – все это становится нашим наиболее реальным «я».
Наши стратегии, нацеленные на избегание чувства страха, лишь укрепляют транс страха. Мы можем научиться лгать, если это защитит нас от чьего-то гнева. Начнем сами разражаться вспышками гнева, если это дает нам временное ощущения силы и безопасности. Можем стараться еще сильнее, если это защитит нас от того, чтобы быть отвергнутым. Основная стратегия Барбары во взрослом возрасте заключалась в том, чтобы держаться подальше от некомфортных для нее социальных ситуаций, например посещения школьного буфета на работе. Если она с другими учителями или психологами присутствовала на собрании, а не участвовала в легкой беседе, она застывала. Она была мышкой – покладистой, молчаливой, почти невидимой, – делала все для того, чтобы оставаться в безопасности.
То же самое происходило и вне работы. Рэнди звал ее присоединиться к нему на ужинах с друзьями, пойти потанцевать или сходить с ним в церковь, но обычно она отказывалась. Часто он оставался с ней дома, но, когда он уходил один, страх принимал другую форму. Должно было случиться что-то неожиданное: утомленный ее поведением Рэнди должен был вернуться домой и сказать, что он ее больше не любит; или он должен был погибнуть в аварии. Когда Рэнди все же возвращался домой, преданно и вовремя, и пытался обнять ее, Барбара цепенела. Внутренний голос говорил ей: «Он просто притворяется, что ему есть до тебя дело». Она не могла сказать ему, какой уязвимой и испуганной себя чувствовала, – безопаснее было защитить себя, храня молчание.
Когда мы находимся в трансе страха, остальной мир тускнеет и становится лишь фоном. Как объектив на камере, наше внимание сужается и фокусируется исключительно на первом плане наших полных страха историй и наших усилиях почувствовать себя в большей безопасности. Мы можем обедать с другом или говорить с коллегой по работе, но их заботы и успехи остаются вне поля того, что действительно важно для нас. Скорее мы оцениваем их только с точки зрения влияния на наш уровень страха. Есть ли у них что предложить нам – заверения, утешение, компанию, – что-то, что может принести нам облегчение? Заставляют ли они нас чувствовать себя хуже? Видят ли они, что мы боимся? Безопасно ли нам с ними? Мы живем в своем маленьком мирке, и он – в опасности.
