Пусть на это не всегда делается акцент на Западе, но молитвы и преданность – это живая традиция в буддизме. Искренние пожелания, выраженные в практиках любящей доброты и сочувствия – пусть я буду счастлив, пусть я буду свободен от боли и страдания, – это формы молитвы. Наши молитвы-пожелания и наше стремление к облегчению страдания не обязательно должны быть обращены к чему-то или кому-то. Но мы также можем обращать их к Будде, или кому-нибудь из великих учителей или бодхисаттв, которых считаем воплощениями пробужденного сердца и ума. Если выполнять такую молитву осознанно и искренне, мы сможем пробудить наши собственные сердце и ум.
Когда мы страдаем и обращаемся к молитве, внешние причины нашей боли не важны, основная причина всегда одна и та же: мы чувствуем себя обособленными и одинокими. Мы стремимся к чему-то, что освободит нас от этой боли изоляции. Кельтский поэт и ученый Джон О’Донохью в своей книге «Эхо памяти» пишет: «Молитва – это голос стремления; она стремится вовне и внутрь, чтобы обнаружить наши древние корни». Это прекрасное описание того, что я называю осознанной молитвой. Мы обращаемся не только во внешний мир, чтобы обрести свою идентичность, но благодаря осознанной молитве мы также обращаемся внутрь и внимательно прислушиваемся к страданию, которое породило нашу молитву. Когда мы готовы соприкоснуться с болью обособленности, наше желание приводит нас к нежному и сочувственному осознаванию, которое и есть наша пробужденная природа.
Я испытала преобразующую силу осознанной молитвы несколько лет назад, когда страдала от неразделенной любви. Я влюбилась в человека, который жил за тысячу с лишним километров от меня, в другой части страны. И так как наши желания в отношении семьи и места проживания разительно отличались, мы не могли соединить наши жизни, и отношения закончились. Эта потеря сокрушила меня – на много недель я погрузилась в одержимость этим человеком, плакала, убитая горем. Я перестала слушать радио, потому что классический рок часто заставлял меня рыдать. Я избегала романтических фильмов. Я едва говорила с друзьями об этом мужчине, потому что даже простое произнесение вслух его имени бередило мои раны.
Первый месяц я принимала свою скорбь, но когда она все не уменьшалась, я начала испытывать стыд от того, насколько велика была моя опустошенность. И помимо всего, я чувствовала: со мной должно быть что-то не так, если я настолько раскисла из-за эмоций. Тот мужчина уже встречался с другими женщинами. Почему я не могла делать то же самое? Я старалась пробудиться ото всех историй, осознанно отпустить боль, но все еще была одержима стремлением к нему и чувством потери. Никогда в жизни я не чувствовала себя так мучительно одиноко.
В комнате, где я медитирую, у меня висит тханка (рисунок на свитке) бодхисаттвы сочувствия. Тара в Тибете и Гуань Инь в Китае, она – воплощение исцеления и сочувствия. Говорится, что Гуань Инь слышит плач этого страдающего мира, и ее сердце трепещет в ответ. Однажды утром, пребывая в кризисе уже где-то месяц, я сидела перед тханкой и плакала. Внезапно я обнаружила, что молюсь Гуань Инь. Подобно Мариан, я не испытывала никакого сочувствия к себе. Я чувствовала себя раздавленной и никчемной. Я хотела, чтобы Гуань Инь заключила меня в свои сочувственные объятия.
Не важно, во что мы верим, мы все стремимся соприкоснуться с чем-то большим в минуты отчаяния.
Время от времени в своей буддийской практике я молилась Гуань Инь, в основном воспринимая ее как символ сочувствия, которое может помочь мне пробудить мое сердце. Но я не молилась ей так, как молилась Мариан, – соприкасаясь с духовным присутствием, воспринимая ее, как нечто большее, чем просто мое маленькое «я». Теперь, когда я была в отчаянии, все было по-другому. Гуань Инь больше не была просто символом вдохновения, она была Любовью – безграничным и любящим осознаванием, которое, как я надеялась, могло облегчить мое страдание.
Первые несколько дней я находила некоторое утешение в таком обращении к Гуань Инь. Но однажды утром я зашла в тупик. Что я делаю? Мой ритуал страданий, рыданий и ненависти к своему страданию на самом деле не приближал меня к исцелению. Гуань Инь внезапно показалась просто концепцией, которую я создала для собственного утешения. Но если она не была моим прибежищем, то мне больше некуда было обратиться, не за что держаться. Не было никакой возможности выбраться из глубокой пропасти боли. Страдание казалось бесконечным и абсолютно бессмысленным.
И хотя все это было похоже на еще одну концепцию, я вспомнила, что для бодхисаттвы страдание – это надежный путь к пробуждению сердца. Я вспомнила: когда я в прошлом принимала свою боль, что-то действительно менялось. Внезапно я поняла, что в этой ситуации мне в самом деле надо отнестись к страданию как к пути. Может быть, в этом и был смысл – мне надо было перестать бороться со своим горем и одиночеством, не важно, как ужасно я себя чувствовала или как долго оно продолжалось.
Я вспомнила пожелание бодхисаттвы: «Пусть это страдание послужит пробуждению сочувствия». И начала тихо шептать его про себя. Пока я повторяла молитву снова и снова, я чувствовала, как мой внутренний голос становится менее отчаявшимся и более искренним.
Я знала, что это правда, – я могла пробудиться к любви, к которой стремилась, напрямую соприкоснувшись с этим страданием. В тот момент, когда я приняла эту истину, начались перемены.
Персидский поэт четырнадцатого века Гафиз пишет:
Не сдавайся своему одиночеству так быстро.
Пусть оно вонзится в тебя еще глубже.
Пусть оно заставит тебя бродить и приправит тебя,
Мало кто из людей или даже божеств может это.
То, чего не хватает сегодня в моем сердце, смягчило мои глаза,
Сделало мой голос таким нежным,
И мою потребность в Боге абсолютно ясной.
Тем днем в своей комнате для медитации, когда я позволила одиночеству вонзиться в меня еще глубже, я едва могла вынести обжигающую боль разлуки. Я стремилась не к конкретному человеку, но к самой любви. Я хотела почувствовать свою причастность к чему-то большему, чем мое одинокое «я». «Что-то, чего не хватало в моем сердце», ощущалось как боль, зияющая дыра. Чем более полно я соприкасалась с этой пустотой, вместо того чтобы сопротивляться ей, тем более глубоко я открывалась своему томлению по Любви. Подобно потребности Гафиза в Боге, мое стремление к единению ощущалось очень отчетливо.
И когда я позволила себе погрузиться в это томление, возникло сладкое присутствие сочувствия. Я отчетливо ощущала Гуань Инь как окружающее меня сияющее поле сочувствия, которое лелеяло мое израненное, уязвимое «я». Когда я отдалась во власть ее присутствия, мое тело стало наполняться светом. Во мне вибрировала любовь, которая включала в себя весь живой мир – мое дыхание, пение птиц, слезы и бесконечное небо. Растворяясь в той теплой и сияющей беспредельности, я больше не чувствовала границ между своим сердцем и сердцем Гуань Инь. Осталась лишь невероятная нежность, окрашенная грустью. Сочувственная Любовь, которую я пыталась найти «там, снаружи», была моей собственной пробужденной природой.
Мы можем начать наши молитвы с обращения вовне и таким образом вспомнить о теплоте и защищенности, которые дает чувство единения. Но основа нашей молитвы – это обращение к своим чувствам одиночества и страха. Как большое дерево, осознанная молитва пускает корни в темную глубину, чтобы подняться к свету. Когда боль глубока, чем полнее мы соприкоснемся с ней, тем глубже сможем погрузиться в безграничное, сочувственное осознавание.
