Мэтт нежно любил свою мать, но ее неуверенность и эмоциональная зависимость иногда «вызывали у него нервную дрожь». Она полагалась на него всю его сознательную жизнь, ей все время были нужны его заверения, что она хорошая, что она принимает правильные решения, что она права. Мэтт переехал в другую часть страны отчасти для того, чтобы быть подальше от матери. Он регулярно навещал ее и всегда появлялся, когда было нужно. Но он часто замечал: когда они вместе, он отталкивает ее, высвобождается из слишком крепкого объятия, не рассказывает о своей личной жизни. Иногда одна мысль о ее поступках вызывала у него циничную усмешку и чувство обиды. Его склонность не доверять другим и сдерживать теплые чувства наиболее полно проявлялась во время общения с матерью. Я знала Мэтта много лет, и много раз он говорил о том, что испытывает чувство вины за свою реакцию, но просто не знает, как соприкоснуться со своим чувством любви.
Однажды Мэтт позвонил мне, и я сразу поняла: что-то случилось. Злой и раздраженный, он сказал, что только вернулся из еще одной поездки через всю страну. Он ездил навестить мать, которая якобы умирала. Это была уже шестая такая поездка за последние три года. Он был вынужден бросать все свои дела и лететь к ее смертному одру. Каждый раз она вопреки всему поправлялась. Она умоляла его остаться, говорила, как боится умереть, боится, что не попадет в рай. Он делал все что мог, чтобы утешить ее, но сказал мне: «Честно, Тара, я чувствую, как она затягивает меня в черную дыру. Иногда я жалею, что она еще не умерла».
Мэтт медитировал уже пару лет, и хотя мы никогда не обсуждали его практику, я знала, что он будет открыт моему предложению: «Мэтт, пожалуй, лучшее, что ты можешь сделать, – это практиковать любящую доброту по отношению к своей матери и к себе». Он сказал, что несколько месяцев назад уже пытался это делать, но его практика была нерегулярной и не до конца искренней. «Это непросто, – сказал он, – но я попробую снова. Это не очень приятно – закрываться от того, кого любишь».
Мы не можем заставить себя простить. Прощение – это результат не усилия, а открытости.
Даже когда нам сложно увидеть в ком-то изначальную чистоту, мы можем в любом случае посылать этому человеку любящую доброту. Сначала нам может казаться, что все это обман, мы даже почувствуем раздражение. Наши хорошие пожелания могут казаться пустыми или неискренними. Но если мы с добротой отнесемся к этим чувствам и продолжим практику, то случится нечто удивительное. Когда мы просто проявляем свое неравнодушие, пробуждается наша глубинная отзывчивость.
Каждое утро после медитации Мэтт несколько минут практиковал любящую доброту. Он находил хорошие качества в себе, и это понемногу успокаивало его сердце. Делать пожелания счастья своим друзьям и нейтральным людям было легко и приятно. Когда дело доходило до матери, он чувствовал, что говорит заученно, но все равно произносил фразы: «Мама, пусть ты будешь счастлива. Пусть ты будешь умиротворенной. Пусть бы будешь наполнена любящей добротой». Иногда он просто повторял снова и снова: «Пусть ты примешь себя такой, какая ты есть».
Вскоре Мэтт начал понемногу спонтанно вспоминать, за что он ценил свою мать. Он вспомнил, как она навещала больных и нуждающихся соседей, приносила им еду. Он помнил ее улыбку радости за него, когда его приняли в колледж, ее слезы счастья, когда он шел по проходу в церкви с женщиной, которую любил. Постепенно его пожелания счастья стали более искренними. Он хотел, чтобы она обрела умиротворенность и распознала свою собственную чистоту. В такие мгновения, когда его сердце было наиболее открытым, он мог расширить свои молитвы и включить всех существ в свой круг любящей доброты.
К тому времени, когда однажды поздно ночью раздался телефонный звонок и он узнал, что она серьезно больна и точно должна умереть в течение нескольких дней, что-то изменилось в Мэтте. Вначале он подумал, правда это или очередная ложная тревога. Но он почувствовал подлинную готовность быть рядом с ней, когда она нуждалась в нем. Когда он летел на восток, чтобы увидеть ее, возможно, в последний раз, Мэтт принял решение отказаться от своего привычного поведения. Он больше не хотел отталкивать ее, когда чувствовал, что она тянет его к себе и он задыхается. Он хотел чувствовать ту же любовь, встретившись с ней лицом к лицу, какую он испытывал во время медитации на любящую доброту.
Будда учил, что практика любящей доброты не может сравниться ни с одной другой. Он говорил: «Любящая доброта, свобода сердца, заключает в себя все практики; она светится, сияет, сверкает». Когда мы практикуем пожелания счастья и мира себе и другим, мы соприкасаемся с красотой и чистотой нашей истинной природы. Благодаря практике видения изначальной чистоты пробуждается любящая доброта, а практика любящей доброты позволяет нам двигаться по жизни с большей чуткостью, видя чистоту в нас и в других людях.
Любящее и мягкое сердце: сияние нашей истинной природы
В простом и глубоком учении Далай-лама говорит: «Одно из моих самых глубоких убеждений заключается в том, что основополагающая человеческая природа – это мягкость». И дальше он говорит, что может ясно видеть это, и ему не нужно «прибегать к буддийской доктрине о природе будды».
Например, если мы посмотрим на свою жизнь с раннего возраста и до смерти, мы увидим, как мы на самом глубоком уровне подпитываемся любовью… Вдобавок, когда мы сами испытываем нежные чувства, мы видим, как они естественным образом влияют на нас изнутри. К тому же, когда мы испытываем любовь и более добродетельны в своем поведении и мыслях, это крайне положительно влияет на наше здоровье и физическое благополучие… Также необходимо отметить, что противоположные чувства разрушают наше здоровье. Поэтому можно сделать вывод, что основополагающая человеческая природа – это природа мягкости.
Мы все когда-то наблюдали это простое «доказательство» присущей нам природы. Когда мы любим, мы чувствуем себя хорошими и настоящими. Когда мы возвращаемся домой к своей природе будды, наше доброе сердце становится большим и готовым на безусловную любовь. История Мэтта – хороший тому пример.
Практика любящей доброты позволяет нам двигаться по жизни с большей чуткостью, видя чистоту в нас и в других людях.
Когда Мэтт приехал в больницу, он увидел, что его мать испытывает сильную боль. У нее был рак, и она не могла ходить из-за сломанной шейки бедра. Пять дней он сидел рядом с ней, держал ее за руку, наблюдая практически безостановочные всплески боли и молча повторяя молитвы любящей доброты. На пятую ночь к нему пришло понимание. Вот оно. Его мать действительно умирает. Ее больше не будет с ним. Когда он смотрел в ее бледное изможденное лицо и слушал ее затрудненное дыхание, он видел не эмоционально требовательного человека, который пытается что-то получить от него, не испуганного человека, который требует постоянной поддержки, а просто человека, который хотел, чтобы его любили. Она была вдовой пятнадцать лет. Кто заботился о ней все это время? Кто поддерживал ее, кто позволял быть уязвимой, кто дал ей почувствовать себя любимой, кто держал в объятиях? Теперь, за пределами всех ролей и свойств личности, которыми он определял свою мать, Мэтт увидел истину: она всего лишь хотела любить и быть любимой.
