Мы говорили о том, как Анна могла бы справиться со страхом, если он возникнет во время этой встречи. Она могла бы взять паузу и направить на страх свое внимание. Попытаться взять паузу в разгар обсуждения. Этого могло оказаться достаточно для того, чтобы немного расслабиться и осознать любые возникающие чувства или истории. Я сказала ей, что если она будет просто слушать и внимательно относиться к тому, что испытывают другие, это также поможет ей быть более осознанной вместо того, чтобы бороться со страхом. Я добавила: «Знаешь, Анна, нет ничего страшного в том, чтобы сказать вслух: „Я сейчас чувствую беспокойство“».
«Всей группе?» – запротестовала Анна с детским ужасом. Я согласилась, что это непросто – признаться другим, что сейчас чувствуешь. И, конечно, нужно смотреть по ситуации. Но если мы знаем, что окружающие нас люди по большей части хорошие и имеют добрые намерения, они только поприветствуют проявление настоящих чувств. «Требуется мужество, чтобы сказать правду о том, как мы себя чувствуем. Особенно если мы не знаем наверняка, как это будет воспринято, – сказала я. – Но если мы откроемся, это также может стать и подарком для других… это будет приглашением сделать то же самое». Анна все еще испытывала страх, уходя от меня в тот день, но решила поехать на встречу и сделать все, что в ее силах.
Во время встречи в первой половине дня группа бурно обсуждала, не будет ли предполагаемый тур слишком амбициозным или затратным. Сердце Анны громко забилось, она задрожала. Ей казалось, будто она заперта в коробке, которая неумолимо сжимается. И с каждым мгновением она все больше ощущала себя в ловушке, ей казалось, что она задыхается. Она решила, что уедет в обед. Она могла бы сказать, что не очень хорошо себя чувствует. Это была правда.
Когда мы раскрываем перед всеми свой страх или боль, мы даем другим разрешение быть более настоящими.
Анна посмотрела на часы. Все еще двадцать минут до перерыва на обед. Неожиданно в ее уме отчетливо всплыло воспоминание о подвале. Она находилась в комнате с тридцатью людьми, но все же чувствовала себя отчаянно одинокой и обособленной. Вспомнив о методах, о которых мы говорили, она пыталась осознанно воспринимать свои чувства, принимать их с добротой. Но она застыла от страха. Она слышала, как руководитель хора разочарованно напоминает всем, что прошла уже почти половина дня, а они так ничего и не решили. Когда он остановился, Анна услышала свой собственный голос, тихий и запинающийся: «Вы не возражаете… мне надо кое-что сказать». Все в комнате тут же замолчали и обратили на нее свое внимание. Она сглотнула и продолжила: «Я не знаю точно, что сейчас происходит, но прямо сейчас мне очень страшно». Вот и все, больше она не могла сказать ни слова. Из ее глаз покатились слезы, тело задрожало. Женщина, которая сидела рядом с ней на диване, сказала: «О, милая, все в порядке», подсела поближе и утешительно обняла ее за плечи. Анна уткнулась в нее и зарыдала.
Через несколько минут она успокоилась, и женщина, которая обнимала ее, мягко сказала: «Ты хочешь рассказать нам, что происходит?» Анна оглянулась вокруг. Все смотрели на нее, но они не выглядели ни шокированными, ни неприятно пораженными. Они терпеливо ждали. Несмотря на то что голова раскалывалась, она попыталась найти слова. Она сказала им, что такое иногда случается: на нее вдруг накатывают страх и одиночество. Она редко позволяла другим видеть, что с ней происходит, но больше не может так жить. Она просто хочет, чтобы люди знали, и тогда она не будет чувствовать себя такой ужасно одинокой. Когда она увидела их реакцию – кивающие головы, добрые улыбки, – ее тело стало расслабляться.
Несколько человек сказали Анне, что они уважают ее за смелость. Одна женщина заметила, что тоже чувствовала себя некомфортно во время утреннего обмена мнениями. Ничего страшного не случилось, но все происходило не очень дружелюбно. Мужчина, сидевший рядом с ней, согласился – он ожидал, что поездка будет не столько деловым турне, сколько возможностью лучше узнать друг друга и, может быть, создать что-то новое вместе.
Слушая других, Анна чувствовала, как ее броня тает. Голова больше не раскалывалась на части. Анна ощущала лишь легкую пульсацию, на сердце полегчало. Следующие пару часов группа, оставив в стороне деловые вопросы, говорила о страхах и трудностях, радостях и удовлетворении от того, что они делятся музыкой. К концу дня поездка в турне уже не ставилась под вопрос. Несколько человек вызвались стать организаторами, и все в группе чувствовали себя ближе друг к другу. Все испытывали радостное волнение. К удивлению Анны, вместо ощущения отверженности, она тоже чувствовала себя ближе почти ко всем. Нота человеческой уязвимости, которую добавила Анна, сделала звучание хора более богатым и проникновенным.
Когда мы раскрываем перед всеми свой страх или боль, мы фактически даем другим разрешение быть более настоящими. К счастью для Анны, именно это и произошло. Важно чувствовать, когда другие из-за своего гнева или заблуждения не могут понять нас или ответить так же открыто. Когда мы показываем свою уязвимость, мы всегда рискуем, и иногда нас могут ранить. Но мы должны понимать, что самая большая боль, настоящее страдание – это оставаться в броне и чувствовать отчужденность. Пусть для того, чтобы быть уязвимым, требуется храбрость, награда сладка: мы открываем сочувствие и подлинную близость в наших отношениях с другими.
В одной из своих книг Энтони Де Мелло, священник-иезуит, рассказывает о том, как переживание радикального принятия изменило его жизнь. Он пишет, что годами был неврастеником, «тревожным, подавленным и эгоистичным». Как и многие из нас, он вовлекался в один проект за другим ради самоутверждения, и, когда что-то не получалось, был на грани отчаяния. Особенно болезненно он воспринимал то, что даже его друзья признавали, что ему необходимо измениться и регулярно побуждали его стать менее поглощенным собой.
Его мир изменился, когда друг однажды сказал ему: «Не меняйся. Я люблю тебя таким, какой ты есть». Поток этих слов в его сердце и уме был подобен молитве: «Не меняйся. Не меняйся. Не меняйся… Я люблю тебя таким, какой ты есть». Парадоксальным образом, только когда он получил разрешение не меняться, он почувствовал себя свободным это сделать. Отец Де Мелло говорит, что он расслабился и открылся чувству жизни, которое было заблокировано в нем много лет.
Когда другие принимают нас такими, какие мы есть, это не значит, что им нравится все, что мы делаем. Это не значит, что они будут пассивно наблюдать за тем, как мы вредим себе или другим. Если нам повезет, то наши друзья или члены семьи вмешаются, когда мы пристрастимся к алкоголю или начнем проигрывать в игровых автоматах всю зарплату. Они скажут нам, если мы заденем их чувства. И, если нам повезет еще больше, они дадут нам ясно понять, что в любом случае будут любить нас, и что они принимают то заблуждение, посредством которого мы выражаем свою боль.
Любящее принятие в сочетании с откровенностью – это основные компоненты того, что наркологи называют «интервенцией». Моя мать, Нэнси Брас, которая десятилетиями работала в области реабилитации зависимостей, описывает интервенцию как сеанс «в котором тщательно обученные созависимые выступают против алкоголика или наркомана в любящей, неосуждающей манере». И хотя такой подход предполагает конфронтацию, она пишет, что «наркологи отбросили старое утверждение о том, что необходимо дождаться, пока ваш клиент будет «готов», и только тогда вводить его в программу двенадцати шагов. Слишком многие умерли до того, как стали «готовы», и их семьи были «готовы» убить их прежде, чем они окончательно опустятся на дно.
