Но пока этого не случилось.
Мальчишка повернулся к окну и поднял плечи, чтобы ни у кого не возникло желания заговорить с ним. В стекле мелькали отражения, движения и лица. Он думал о высоченных деревьях и тронутых снегом коричневых перьях.
Нож тяжело оттягивал карман.
* * *
Через сорок минут автобус, качнувшись, остановился у заправочной станции, затерянной на широкой полосе сосновых рощ, жестких, колючих кустарников и прокаленных песков. Мальчишка прошел по узкому проходу и соскочил с нижней ступеньки, прежде чем водитель успел сказать, что на стоянке нет ничего, кроме тягача, и что поблизости не видать ни единого взрослого, который забрал бы его, тринадцатилетнего парнишку, которому никто не дал бы больше десяти. Он повернул голову так, чтобы солнце припекало шею, и забросил на спину рюкзак. Дизель выбросил облачко дыма, автобус дернулся и покатился на юг.
Две бензоколонки, длинная скамейка да тощий старик в синей, запачканной смазкой одежде – вот и вся заправочная станция. Он кивнул из-за грязного стекла, но не вышел в зной. Стоящий в тени здания автомат с газировкой был такой древний, что попросил всего лишь пятьдесят центов. Мальчишка порылся в кармане, выудил пять тоненьких даймов и купил виноградную содовую, которая выкатилась холодной стеклянной бутылкой. Сковырнул крышку, повернулся в направлении, противоположном тому, в котором следовал автобус, и зашагал по черной пыльной дороге.
За спиной остались три мили и два поворота, когда дорога сузилась, асфальт сменился гравием, а гравий истончился. Дорожный знак не изменился и выглядел так же, как и в последний раз: старый и поцарапанный, с шелушащейся краской, под которой проступало дерево и надпись. «АЛЛИГАТОР-РИВЕР. ЗАПОВЕДНИК ХИЩНЫХ ЖИВОТНЫХ». Над буквами парил стилизованный орел, и на его крыльях шевелились перья краски.
Паренек выплюнул на ладонь комочек жвачки и, проходя мимо, пришлепнул к доске.
* * *
Чтобы найти гнездо, понадобилось два часа, наполненных по́том, колючими кустами и москитами, из-за которых кожа покрылась ярко-красными пятнами. Некий массивный клубок обнаружился на верхних ветвях болотной сосны, уходящей прямиком в небо на влажном берегу реки. Мальчишка дважды обошел дерево, но ни одного пера на земле не нашел. Солнечный свет пронзал лесную крону, и небо было таким ярким и голубым, что резало глаза. Снизу гнездо казалось пятнышком.
Мальчишка сбросил рюкзак и ухватился за нижнюю ветку. Жесткая грубая кора царапнула обожженную солнцем кожу. Карабкаясь вверх, он то и дело поглядывал по сторонам, настороженно и боязливо. Чучело орла занимало почетное место на пьедестале в музее Роли
[1], и в памяти сохранился свирепый облик могучей птицы. Глаза были стеклянные, но размах крыльев составлял пять футов
[2], а когти не уступали в длину пальцам на его руке. Одним ударом клюва орел мог оторвать ухо у взрослого мужчины.
Ему было нужно только перо. Чистое белое из хвоста или огромное коричневое – из крыла. В конце концов, сошло бы даже мягкое и маленькое, размером с булавку, из-под плеча птицы.
Это не имело ровным счетом никакого значения.
Магия есть магия.
Чем выше он поднимался, тем сильнее гнулись ветви. Ветер качал дерево и мальчишку вместе с ним. При каждом порыве он прижимался лицом к коре, и сердце глухо колотилось в груди, а пальцы до побеления сжимали ствол. Сосна была настоящей королевой деревьев, такой высокой, что даже река как будто съеживалась под ней.
Он подобрался к верхушке. Вблизи гнездо выглядело широким, как обеденный стол, и весило, наверное, фунтов двести
[3]. Старое, провисевшее здесь несколько десятилетий, оно воняло гнилью, дерьмом и кроличьими останками. Мальчишка не отвернулся, а, наоборот, открылся этому запаху, принял его силу. Сдвинул руку, поставил ногу на серый, голый высушенный сук. Внизу уходил к далеким холмам сосновый лес. Черной, сверкающей как уголь лентой вилась река. Мальчишка поднялся над гнездом и увидел в чаше двух птенцов, бледных и пестрых. Раскрыв тонкие и хрупкие, как щепки, клювы, птахи требовали еды. Налетевший ветер принес звуки, похожие на хлопки развешанного на веревке белья. Собравшись с духом, мальчишка бросил взгляд через плечо, и в тот же миг с безоблачного неба упал орел. В первую секунду были видны лишь перья, потом – бьющие воздух крылья и выпущенные когти.
Орел пронзительно крикнул.
Когти впились в тело, и мальчик вскинул руки. В следующее мгновение он уже падал, и птица – ярко-желтые глаза и вцепившиеся в рубашку и кожу когти – падала вместе с ним.
* * *
В три сорок семь автобус вкатился на парковочную площадку той самой заправочной станции. На этот раз маршрут вел на север, и автобус был другой. И водитель был другой. Дверь, звякнув, открылась, и из салона высыпалась горстка ревматиков. Шофер, усталого вида сухопарый двадцатипятилетний латиноамериканец, едва взглянул на чахлого мальчонку, который, поднявшись со скамейки, проковылял к двери автобуса. Ни рваной одежды, ни близкого к отчаянию выражения на лице паренька водитель не заметил. Если на протянувшей билет руке и запеклась кровь, его это не касалось, и отпускать на этот счет какие-то комментарии в его обязанности не входило.
Мальчишка отдал билет, втащился по ступенькам в салон и попытался собрать расползающиеся обрывки рубашки. При себе у него был тяжелый на вид, набитый под завязку рюкзак с чем-то красным, просочившимся изнутри и запачкавшим швы внизу. Новый пассажир принес с собой запах глины, реки и чего-то сырого, но опять-таки шофер посчитал, что это не его ума дело. Мальчишка протолкался глубже в полумрак салона, завалился на спинку кресла, добрался до задних мест и сел, забившись в угол. На коже у него темнели раны, на шее зиял глубокий порез, но никто не обращал на него внимания, никому не было дела. Крепко прижав рюкзак, он ощутил еще оставшееся тепло и смятое тело, как будто держал в руках мешок с ломаным хворостом. Перед глазами возникли оставшиеся в гнезде пушистые птенцы. Одинокие и голодные.
Мальчишка покачнулся в темноте.
Покачнулся и заплакал горючими слезами.
Глава 1
Джонни рано понял жизнь. Если его спрашивали, почему он не такой, как другие, почему держится так тихо и почему его глаза словно поглощают свет, – он вот так и отвечал. Джонни рано понял, что безопасного места не существует, что им не может быть ни задний двор, ни игровая площадка, ни веранда, ни тихая дорога на краю города. Нет безопасного места, и никто тебя не защитит.
Детство – иллюзия.
Он не спал уже час; ждал, пока растворятся звуки ночи, пока солнце подкатится ближе, и это можно будет назвать утром. Был понедельник, еще темно, но Джонни редко спал. Он всматривался в темные окна. Дважды за ночь проверил замки. Наблюдал за пустынной дорогой и проселком, похожим в свете луны на меловую полосу. Когда дома не было Кена, он проверял мать. Кен отличался дурным нравом и носил здоровенную золотую печатку, после которой оставались идеально овальные синяки.
