– Кэтрин… – Хант не знал, что сказать.
– Не спорь со мной, Джонни. Она уже должна вернуться.
Кэтрин повернулась, провела рукой по стене и закрыла за собой дверь.
Скрипнули пружины, и тишина растеклась кругами по дому.
Прежде чем уйти, Хант включил свет и проверил двери. Во дворе он попытался сосредоточиться. Кроме Кэтрин, была еще Тиффани Шор, ее убитые горем родители, а также великан с облитым воском лицом, который мог уже исчезнуть. Был Кен Холлоуэй. Был сын, которого Хант хотел проверить. Был неведомо куда подевавшийся Джонни. Все это соединялось в один кружащий вихрь, в одну тяжкую ношу, но сейчас он позволил себе отодвинуть все в сторону и оставить один миг для себя. Он стоял под покрывалом ночи и думал о Кэтрин Мерримон, ее темных, как синяки, глазах и ее опустошенности.
Все остальное казалось мелким и неважным.
Глава 14
Менее чем в миле от дома в ночи бушевал костер; оранжевые языки сворачивались и разворачивались, выплевывая в небо искры. Мальчик сидел рядом на корточках, без рубашки и обуви. Желтые полосы плясали на груди, сажа уродовала лицо черными пятнами в тех местах, где его коснулись испачканные в пепле пальцы, и громадная, наклонившаяся вперед тень дрожала на стене амбара.
Под рукой у Джонни лежал синий мешок, все еще сохранявший запах птичьей крови, плесени и сухой травы. Пряжки заржавели и плохо поддавались пальцам, одна из лямок уже расползалась. Он открыл мешок и достал стопку мятых бумажек. Страницы были исписаны с обеих сторон, но слова его не интересовали. Джонни отложил их в сторонку, на потом, и придавил камнем размером с перепелиное яйцо. За бумажками последовал темный кожаный ремень с погремушкой гремучей змеи и череп медноголового щитомордника. Погремушку удалось купить у одного парнишки в школе, а змею Джонни убил сам. Четыре дня искал ее в лесу, а нашел греющейся под солнышком на старой банке, в сотне шагов от собственной задней двери. Так тому и быть, решил он. Змея сама хотела, чтобы ее нашли. Джонни убил ее палкой, а потом отрезал голову ножом, который отец подарил ему на десятый день рождения.
На втором кожаном ремне висели еще пять орлиных перьев, каждое вдвое больше того, что было на велосипеде: три золотисто-коричневых с крыльев и два идеально белых, с жесткими заостренными кончиками и толщиной с указательный палец. Они еще пахли птицей, и на трех бурым инеем темнела засохшая кровь – орла и его собственная.
Джонни закрыл глаза и натянул ремни на голову. Перья зашуршали. Змеиные кольца щелкнули, коснувшись кожи.
Он вынул из мешка Библию.
Книга была черная, захватанная пальцами, с сияющим золотым тиснением и именем самого Джонни на обложке. Библию, в обтянутой атласом коробке, ему подарил в детстве священник баптистской церкви, сказавший, что слова в этой книге – дар Бога.
«Дар, молодой человек».
«Произнеси это со мной».
Тот же самый священник пришел после исчезновения Алиссы. Голос его не дрогнул, когда он заверил Джонни, что да, Бог любит своих детей, надо только молиться. Молись усердно, и Господь вернет ее домой. И Джонни молился. Так усердно, как только мог, вкладывая в молитву все силы и всю душу. Он поклялся посвятить жизнь Богу, если только тот вернет сестру домой.
Он поклялся всем, чем только мог.
Джонни помнил те долгие ночи молитв. Помнил, как сжимали его руку горячие пальцы матери. Помнил ее голос, когда силы были уже на исходе.
«Молись со мной, Джонни».
Отчаянная, бесплодная вера.
Придя в следующий раз, священник с толстыми пальцами и жирным, лоснящимся лицом упрекнул Джонни в том, что тот молился недостаточно усердно.
– Молиться надо лучше. А верить – крепче.
Передвигая ноги по сырой земле, Джонни придвинулся ближе к огню и оторвал обложку Библии. Складывавшиеся в его имя золоченые буквы вспыхнули в свете костра. На мгновение он замер, скованный суеверным страхом, потом положил обложку в огонь и подождал, пока она загорится. Когда все обратилось в пепел, Джонни поднял одной рукой мешок и вытряхнул содержимое на землю. Сухие листья просыпались дождем вместе с сучками и веточками. Кедр и сосна, ель и лавр.
Изображение ребенка, вырезанное из коры березы.
Принадлежавшая Алиссе красная ленточка.
Джонни повязал ленточку на запястье и перевел взгляд с кучек сухих листьев на Библию, которую все еще держал в руке. Покачал ее на ладони, потом положил на землю, и страницы всколыхнулись от волны жара, затрепетали, словно зная, что и им тоже суждено сгореть.
Джонни мрачно ухмыльнулся.
Ему требовались другие, более древние боги.
* * *
Потребность в них зародилась несколько месяцев назад и началась с молитвы. Стояла зима, печь сломалась, тепло ушло из дома, и когда Джонни молился за то, чтобы сестра вернулась домой, холод превращал слова в дымки́. Однажды он проснулся в четыре часа ночи от того, что ледяные лезвия чиркали по голой спине, и помолился за мать. Чтобы она покончила с таблетками, чтобы к ней вернулся отец. Помолился за медленную мучительную смерть Кена. Только это и придавало ему сил: мысли о спасении и прошлом, горячие, сладкие мольбы о мести.
Часом позже, когда солнце растянуло дальний край горизонта, Холлоуэй избил мать Джонни. Избил жестоко, до крови, непонятно за что. Джонни попытался помешать ему – и в результате попал под раздачу следующим. С этого все и началось: с беспомощности и крови, с неудавшейся молитвы и книги с золоченым тиснением на обложке, говорившей о покорности и подчинении.
Ни то ни другое не давало ему силы.
Ни то ни другое не давало ему могущества.
* * *
Сначала Джонни положил в огонь кедр, потом сосну, ель и лавр. Встал ближе к костру, с той стороны, куда тянулся дым. К глазам подкатились слезы, легкие сжались от жара, но он всасывал и выталкивал из себя дым – сначала в небо, затем в землю и, наконец, во все четыре стороны невидимого горизонта. Он ловил дым в пригоршни и гнал его в лицо. Произносил слова, которые узнал из книг. Давил ладонями ягоды можжевельника и размазывал по груди сок. Рассовав по карманам цветы змеевика, поднял вырезанную из березовой коры фигурку ребенка и тоже положил на огонь. Фигурка ярко полыхнула и испустила клуб жидкого белого дыма, но мальчик не отвел глаз, пока и дымок не поднялся в небо. А потом в костер отправилось и то, что осталось от Библии. Джонни уловил тот миг, когда ее еще можно было спасти, вырвать из жадных пальцев пламени и вернуться домой маменькиным сынком, так и не обретшим сил, – но он перетерпел этот миг, дал ему уйти. Страницы скрючились, черная роза расцвела, и все кончилось.
Он был готов.
* * *
Машина все еще стояла в темном дворе пожилой пары, жившей ниже по улице. Джонни увидел ее, когда пересекал соседский участок. Запах дыма цеплялся за мокрую кожу, потемневшую от ягодного сока и золы. Он перепрыгнул через заборчик и, оказавшись около свежей грядки с хрупкими зелеными кустиками, повернул к машине, но вдруг замер как вкопанный – в заднем окне дома загорелся свет. Старушка вошла в ванную, остановилась, положив пронизанные сеточкой вен руки на желтую раковину, наклонила голову, и слезы потекли по одной, а потом по другой морщине. Подошедший сзади муж погладил ее по шее и сказал что-то негромко на ухо. Лицо ее просветлело на секунду, на нем мелькнуло что-то похожее на улыбку, она прислонилась спиной к его тщедушной груди, и они, умиротворенные, застыли в этой позе.
