Это интервью было его пятым.
Чарли поднял руку и, игнорируя шумную толпу, подарил все свое внимание репортерше с Четвертого канала. В реальной жизни она была так же мила и красива, как и в телевизоре. Как кинозвезда на афише.
– Прямо вон туда. – Чарли протянул руку. – Влетела через тот въезд. Вихлялась, будто пьяный сидел за рулем. Из стороны в сторону. Наскочила вон на тот бетонный блок, отскочила и остановилась уже вот здесь. – Чарли снова поднял руку и указал на то место, где стоял. – К счастью, я парень проворный.
Репортерша кивнула, ничем не выдав своих сомнений. Живота Чарли хватило бы на троих.
– Продолжайте, – попросила она.
Чарли почесал лысеющую макушку.
– Ну, в общем-то, всё.
Репортерша мило улыбнулась.
– За рулем был Джонни Мерримон?
– Точно, он самый. Я его с прошлого года помню. Такое трудно забыть. Тогда повсюду были фотографии его сестры-близняшки. Они так похожи… Но сегодня мальчишка был весь изрезан, грязный. А машина полна крови.
Репортерша бросила взгляд на камеру.
– Джонни тринадцать лет…
– Ему нельзя садиться за руль…
– Но девочка с ним была, Тиффани Шор.
Чарли кивнул.
– Та самая, которая пропала. Да, она. О ней тоже в газетах писали.
– Вам не показалось, что Тиффани ранена? Пострадала? – В глазах женщины мелькнул огонек. За накрашенными губами блеснули идеальные зубы.
– Вот насчет этого ничего сказать не могу. Наручники были. Плакала, а когда мы попытались забрать ее из машины, принялась кричать. Ухватилась за руку Джонни и не отпускала.
– Что можете сказать о Джонни Мерримоне? В каком он был состоянии?
– В каком состоянии? Да уж… Он был похож на дикого индейца.
– На дикого индейца?
Репортерша придвинула микрофон. Чарли сглотнул и отвел глаза от ее губ.
– Да. Черные, как смоль, волосы, и глаза тоже черные. Худой, как хорек, без рубашки. На шее перья и кости – я даже череп видел, ей-ей, череп, – да еще и физиономия разрисована… типа красными и черными полосами.
Репортерша оживилась.
– Боевая раскраска?
– Ну мне-то он просто грязным показался. Грязный, с сумасшедшими глазами, не в себе. И дышал так, словно десять миль пробежал.
– Он был ранен?
– Порезан. Вроде как ножом. Порезан и весь в крови и грязи. В руль вцепился, мы едва его из машины вытащили. Там такое было… – Он покачал головой. – Месиво.
Она подсунула микрофон еще ближе.
– Вы полагаете, что Джонни Мерримон спас Тиффани Шор от похитителя?
– Насчет этого не знаю. – Чарли помедлил, позволив себе заглянуть в вырез ее платья. – Я так скажу: какими-то больно уж спасенными ни он, ни она мне не показались.
* * *
Хант стоял в ярко освещенном коридоре с вымытым до блеска полом, в котором, пусть и в искаженном виде, отражался он сам. На виске пульсировала жилка, от груди к лицу по коже разлился горячий кислотный румянец. Разговор с шефом полиции шел трудно, и Хант с трудом сдерживался, чтобы не задушить босса на месте.
– Как же ты его пропустил? – Шеф, невысокий мужчина с покатыми плечами и растекшейся линией талии, имел репутацию человека нетерпимого и отличался инстинктом выживания, свойственным в наибольшей степени политикам. Обычно ему хватало благоразумия не мешать Ханту, но этот день обычным не был. – Господи, Хант, он же отъявленный педофил и состоит на особом учете.
Детектив мысленно посчитал до трех. Мимо прошел доктор, потом худенькая медсестра с пустой каталкой.
– Мы допрашивали его дважды. Он разрешил обыскать дом. Мы обыскали. Все было чисто. И он не единственный состоящий на учете педофил. Были и другие. Людей на всех не хватает.
– Это не объяснение.
– Последний раз он нарушил закон девятнадцать лет назад. Из них шестнадцать находился под надзором полиции. У нас есть нарушители с куда более худшими показателями. К тому мы ничего не знали о гараже. Никаких разрешений ему никто не давал, коммуникации не проложены. На налоговых картах ничего. Другими словами, его как бы не существует официально. Таких построек в о́круге, может быть, тысяч десять, и мы ничего о них не знаем. Далее. У нас есть Ливай Фримантл. Все вроде бы указывало на него. Дэвид Уилсон сказал, что нашел девочку, и Фримантл оставил на его теле отпечаток…
– Меня там распинают, – перебил его шеф и ткнул пальцем в сторону больницы. – На общенациональном новостном канале.
– Телевидение я не контролирую.
Шеф прищурился и заговорил уже другим, более сдержанным и более опасным тоном:
– Тебе это нравится, да?
– Чепуха.
– Они хотят знать, как получилось, что мальчишка нашел Тиффани Шор, а мы не смогли. Ему тринадцать лет! И из него хотят сделать героя.
– Мы еще не знаем, что именно там случилось.
– Я выгляжу идиотом! И, раз уж мы вспомнили мальчишку, спасибо за то, что дал Кену Холлоуэю повод разговаривать со мной на повышенных тонах. Мне уже четыре раза звонили из мэрии. Четыре раза, включая два звонка от самого мэра. Холлоуэй выдвигает серьезные обвинения. Грозит подать в суд.
Злость вспыхнула, словно к ней поднесли спичку.
– Он напал на вашего служащего. Вам бы лучше об этом подумать.
– Ты еще поплачь, Хант. Он ткнул тебя пальцем в грудь.
– Он препятствовал проведению расследования.
– Препятствовал, только не знаю чему. – Шеф состроил гримасу, ясно давая понять, что ему есть что еще сказать по этому делу.
Хант расправил плечи.
– Вы что имеете в виду?
– Холлоуэй утверждает, что у тебя личный интерес в отношении Кэтрин Мерримон. Что у тебя к ней чувства.
– Какая нелепость.
– Неужели? А вот он говорит, что ты его преследуешь. Что относишься к нему враждебно.
– Холлоуэй повел себя агрессивно, а я действовал так, как счел нужным.
– Патрульная Тейлор подтверждает правоту Холлоуэя.
– Она бы никогда этого не сказала.
– Ей и не надо ничего говорить, тупица! Она же элементарно не в состоянии скрыть свои эмоции. С ней ответ не нужен – достаточно вопроса.
Хант отвернулся, а шеф продолжал:
– Для меня важно одно – как твои поступки отражаются на мне; поэтому спрошу напрямик. У тебя к ней что-то есть?
– Вы просто скажите, чего от меня хотите.
– Я хочу, чтобы ты, черт возьми, ответил на мой вопрос.
– На такие вопросы не отвечают.
