– Я приготовила вчера вечером, – извиняющимся голосом сказала Кэтрин. – Не знала, что ты захочешь взять.
– Сам соберу.
– Справишься? – Она посмотрела на его повязки.
– Справлюсь.
– Джонни…
Он посмотрел на мать, увидел, как она напряжена. Раньше мать была сильной, но после похищения все переменилось. Лицо стало другим. Теперь оно выглядело так, словно две его половины сошлись в жестокой схватке.
– Не надо было мне тебе лгать. Не надо было говорить, что он писал.
– Понимаю.
– Я не хотела, чтобы ты знал, что мы остались одни. Думала…
– Говорю же, понял.
Она провела ладонью по его волосам.
– Ты такой сильный… Такой самостоятельный, независимый…
Джонни напрягся. Когда-то именно так мать охарактеризовала отца. Он, что случалось редко, вступил с ней в спор, причина которого так и осталась неизвестной. Вот тогда она и произнесла эти слова: «Вовсе не обязательно быть таким независимым!» Отец только улыбнулся и поцеловал ее – на том спор и закончился. В этом он был хорош. Стоило ему улыбнуться, и уже никто не мог на него злиться. Для Джонни даже теперь сила и самостоятельность были одним и тем же. Не жалуйся. Делай дело. И того и другого ему было отмерено полной мерой. Чего ему не хватало, так это беззаботной улыбки. То ли ее и не было у него никогда, то ли он позабыл, что это такое, – сказать трудно. Жизнь, в понимании Джонни, стала вопросом самодостаточности.
Он взял джинсы, засунул их в сумку.
– Давай просто сделаем все как надо.
Мать вышла из комнаты, и Джонни услышал, как щелкнул замок, как скрипнули коротко пружины. Он не знал, какая ее сторона взяла верх, мягкость или сила, но опыт подсказывал, что она лежит под простыней, с закрытыми глазами. Ее внезапное, через считаные секунды, появление в двери застало его врасплох. Мать держала фотографию в рамке – цветной снимок со дня свадьбы. Ей было тогда двадцать, и солнце заливало ее лицо чудесным светом. Отец стоял рядом со своей беззаботной, залихватской улыбкой. Джонни помнил эту фотографию, но думал, что мать сожгла ее вместе с остальными.
– Возьми с собой.
– Я вернусь.
– Возьми.
И Джонни взял.
Мать нежно обняла его, а когда вернулась в комнату, дверь осталась закрытой.
Джонни остановился за сетчатым экраном; сумка была тяжелая, и ремень резал плечо. Листья во дворе дрожали под ветром. Хант стоял неподалеку, опустив голову и засунув руки в карманы. Глубоко посаженные глаза смотрели на дом, но Джонни он не видел – взгляд его коснулся одного окна, потом другого. Голова оставалась неподвижной, в середине лба залегли морщины. Джонни толкнул ногой дверь, и детектив повернулся.
– Тебе нельзя носить тяжелое. – Он снял сумку с плеча Джонни. – Швы могут разойтись.
– По-моему, всё в порядке. – Джонни сошел с крыльца, и Хант шагнул к нему.
– Пока не уехали…
– Да?
– Когда ты увидел Ливая Фримантла… – Хант помолчал. – С ним кто-нибудь был?
Джонни задумался – нет ли в вопросе какого-то подвоха. Отвечать на вопросы копа он отказался, но этот неприятностей с соцслужбой вроде бы не обещал. В глазах детектива теплилась надежда, но она потухла, когда он покачал головой.
– Только ящик.
– И никого? – сдавленным голосом спросил Хант, оставив при себе остальное: «Никакого ребенка? Маленькой девочки, улыбка которой могла растопить сердце?»
Джонни покачал головой.
Хант помолчал. Откашлялся.
– Держи. – Он протянул свою карточку, и мальчик взял ее. – Можешь звонить мне в любое время. – Джонни сунул карточку в задний карман. Детектив в последний раз посмотрел на дом и, вымученно улыбнувшись, тронул Джонни за плечо. – Веди себя хорошо. – Он забросил сумку в багажник.
Проводив взглядом машину полицейского, Джонни повернулся к фургону и открыл дверцу. Она скрипнула. Стив встретил его с принужденным радушием.
– Ну вот, теперь только мы вдвоем.
– Чушь, – сказал Джонни.
Стив нахмурился, повернул ключ, и машина тронулась с места. Он облизал губы и, скосив глаза вправо, спросил:
– Можешь рассказать, что случилось?
Он имел в виду Тиффани Шор.
– Я никого не спас, – машинально и сухо ответил Джонни, отводя глаза от дома. Там, в этой скорлупе, в пустоте, обернутой в отшелушивающуюся краску и гниющее дерево, оставалась мать, и он боялся собственной реакции, если посмотрит на дом еще раз.
Стив добавил газу.
– Отец гордился бы тобой.
– Может быть.
Джонни все же рискнул и оглянулся – дом уже отступил и съежился. Просевшая крыша как будто выпрямилась, дефекты смазались, и на мгновение дом сверкнул, как новенький дайм.
– Тебя это устраивает? – спросил он. – Ну что я останусь с тобой? Ты же знаешь, это не я так решил.
– Ты только держись подальше от моих вещей. – Фургон забрался на вершину холма, и Стив выпятил подбородок, как будто тот вдруг вывихнулся. Дорога нырнула в тень. – Хочешь купить что-нибудь? Леденец, комиксы или еще что?
– Леденец?
– Дети же любят сладкое, разве нет?
Джонни промолчал.
– Я же вроде как должен.
– Ничего ты не должен.
Немного расслабившись, Стив кивком указал на «бардачок».
– Открой, достань мое курево.
В «бардачке» лежали какие-то бумаги и прочий хлам. Пачки сигарет. Квитанции. Лотерейные билеты. Джонни вытащил мятую, наполовину пустую пачку «Лаки страйк» и протянул дяде. А потом наткнулся на револьвер. Засунутый в дальний угол, под руководство пользователя и заляпанную кофейными пятнами карту Миртл-бич. Отделанная коричневым деревом, с насечками, рукоятка. Отливающая синим сталь, серебристый блеск курка. Трещинки на сухой кожаной кобуре. Рядом с револьвером лежала выгоревшая под солнцем коробка с патронами: калибр 32, экспансивные
[25].
– Не трогай, – предупредил Стив.
Джонни закрыл «бардачок». За окном проносились деревья, и пространства между ними наводили на мысль о великанах цвета дыма.
– Научишь меня стрелять?
– Это нетрудно.
– Так научишь?
Стив бросил на него оценивающий взгляд, стряхнул за окно пепел.
Джонни и бровью не повел, но испытал прилив гордости, потому что на душе у него было далеко не спокойно. Он думал о сестре и здоровяке с расплавленным лицом и необычной фамилией.
